Любовь по-санкюлотски - [96]
Судьба словно забавлялась тем, что посылала Терезии мужчин, которым по прошествии многих лет суждено было играть значительную роль в ее жизни…
После нескольких дней отдыха в Орлеане гражданка Кабаррю и ее юный спутник 20 мая наконец прибыли в Париж. Робеспьер удовлетворенно потирал руки. Наконец-то противница была в его власти.
Не теряя ни минуты, он издал следующий декрет: «Комитет общественного спасения постановляет указанную Кабаррю, дочь испанского банкира и жену некоего Фонтене, бывшего советника парижского парламента, задержать незамедлительно, посадить под строгий арест и опечатать все ее бумаги. Молодого человека, сопровождавшего ее, а также всех, кого обнаружат у нее на квартире, тоже подвергнуть аресту».
Через несколько дней Терезия уже находилась в тюрьме «Петит Форс». И Робеспьер уже думал, что окончательно избавился от этой «опасной самки».
На самом же деле он подписал смертный приговор Революции…
Пока Терезия тряслась от страха в своей камере — поскольку в мае 1794 года арест был первым шагом на гильотину, — Тальен прилагал все силы к тому, чтобы обезопасить себя от гнева Робеспьера.
Весь июнь он был занят тем, что оправдывался, встречался с друзьями, пускал в ход все свои связи и в конце концов добился 21 июня совершенно невозможного. Его, находившегося под подозрением, на пятнадцать дней избрали председателем Конвента.
Робеспьер пришел в неописуемую ярость. Имея на руках доклад Жюльена, доказывавший лихоимство бывшего проконсула в Бордо, он решил применить против ловкости силу. В одной из пламенных речей, произнесенных с трибуны Конвента, он обвинил Тальена в том, что своим поведением тот запятнал Комитет общественного спасения.
Любовник Терезии уже видел себя в руках палача. Бледный, разбитый, он, вернувшись домой, написал дрожащей рукой очень униженное письмо своему врагу. Вечером, не получив на него ответа, он, преодолевая страх, отправился к Робеспьеру домой. Как протекала их встреча, никому не известно; но ее легко себе представить, если прочитать то, что написал Баррас, который тоже навестил этого очаровательного якобинца:
«Робеспьер стоял, одетый в некое подобие рубашки-пеньюара: он только что закончил постригаться, и волосы его были уложены и напудрены добела. На лице у него не было очков, которые он обычно носил, и через слой пудры, наложенной на это, и без того бледное, смертельно-бледное лицо, мы увидели мутные глаза, которых никогда не видели за стеклами очков.
Глаза его пристально глядели на нас, и в них мы увидели удивление, вызванное нашим появлением. Мы поприветствовали его по-свойски, без церемоний, с принятой в то время простотой.
Он никак не ответил на наши приветствия, повернулся к туалетному зеркалу, висевшему на перекрестии рамы окна, выходившего во двор, затем посмотрелся в зеркальце, явно предназначенное быть украшением камина, но не вписывавшееся в обстановку; взяв туалетный ножичек, он поскреб наложенную на лицо пудру, тщательно обходя линии прически; затем он снял пеньюар и положил его на стоявший рядом с нами стул с явным намерением испачкать наши одежды, не попросив у нас извинения и даже сделав вид, что не замечает нашего присутствия.
Он умылся в чем-то наподобие раковины, держа ее в руке, почистил зубы, сплюнув несколько раз на пол нам под ноги, не обращая на нас ни малейшего внимания, ну точь-в-точь как Потемкин, который, как известно, не утруждаясь повернуть головы, не предупреждая и ничего не говоря, плевал в лицо тем, кто стоял перед ним.
Закончив эту церемонию, Робеспьер продолжал молчать… Он оставался стоять и по-прежнему не предлагал нам сесть… Никогда ранее я не видел лица более бесстрастного, чем у него, ни в застывшем мраморе статуй, ни на лицах уже усопших людей…
Вот какой была наша встреча с Робеспьером. Я не могу назвать это свиданием, поскольку он не раскрыл рта; он только поджимал свои и без того тонкие губы, под которыми я заметил что-то вроде желчной пены, что меня ничуть не успокоило»[237].
После такой встречи вряд ли Тальен мог чувствовать себя спокойно. Скорее наоборот…
Но бывший проконсул дрожал не только за свою жизнь. Он с тревогой думал и о Терезии, находившейся в еще большей, чем он, опасности. С той поры, как Робеспьер протащил через Конвент этот ужасный закон Прериаля, гильотина работала безостановочно…
С помощью своей матери, проживавшей в Марэ, Тальен смог снять мансарду в доме номер 17 по улице Перль, в двух шагах от тюрьмы «Петит Форс». Оттуда он надеялся увидеть свою возлюбленную, когда заключенных выводили на прогулку.
Увы! Стены тюрьмы были слишком высокими, и увидеть ее он не мог. Однако же ему удалось навести мосты: через одного из охранников он смог передать Терезии, что он помнит о ней. Действительно, несмотря на то что сам он был под подозрением, Тальен прилагал все силы к тому, чтобы освободить ее до того, как она предстанет перед Революционным трибуналом.
Явка на суд, и он прекрасно это знал, означала смертный приговор. После суда не было ничего: ни следствия, ни допросов, ни заседаний суда.
Фукье-Тенвиль, полновластный хозяин Трибунала, как-то, забавы ради, подсчитал, что он мог бы, если все будет идти нормально, отправлять на эшафот по шестьдесят человек в час…
