Любовь и память - [52]

Утром, собравшись в школу, вышел из хаты с портфелем и при галстуке. Отец как раз подгребал осыпавшуюся у стога солому. С вечера прошел дождь, поэтому сын, поглядев на солнце, выплывшее из-за тучи, сказал:

— Проясняется, к обеду, видимо, и просохнет.

— Погода сейчас нужна, — охотно отозвался отец, повернувшись лицом к сыну. Увидев портфель и галстук, нахмурился, недовольно спросил: — И ты за эту торбу ухватился? — Затем лицо его багровеет. — А на шею что нацепил?

— Галстук, тато, — заискивающе улыбнулся Михайло.

Отец укоризненно покачал головой:

— Не ожидал от тебя. И парень же не пустой…

— Все учителя, тато, с портфелями и при галстуках…

— И ты с ними равняешься? Они из чужих мест, и кто знает, из каких сословий вышли. А нас все знают… Мы — из бедняков… Зачем же нос задирать? Кто умными назовет? Ты вот что… Сейчас же брось эту чертовщину!

— Это вы, тато, слишком, — решительно возразил Михайло. — Выходит, если мы из бедных, то уж нам из грязи и рванья не вылазить?

Отец вспыхнул:

— Ну… ну, пусть оно неладно будет, коль ты и отца уже не слушаешь!

Он швырнул грабли на землю и зашел за стожок.

Сын снял галстук, отнес в хату, а с портфелем все же пошел в школу.

Но перед Первомаем приобрел костюм и в праздник надел его вместе с белой сорочкой, повязал галстук. На площади, перед началом митинга, несколько раз прошелся вдоль колонны семиклассников: хотелось, чтобы увидела его и Катеринка. Она как раз стояла в первой шеренге, на ней было белое шелковое платье, удачно сочетавшееся с ее смуглым личиком. Всего один раз стрельнула она на него своими цыганистыми глазами и тут же отвернулась.

Ольга Ефимовна, жена директора школы, немногословная и с виду строгая женщина, на этот раз подошла к Михайлу с приветливой улыбкой:

— О, вы со вкусом оделись! — И, указывая взглядом на Катеринку, продолжала: — Поглядите-ка на Катюшу. Не для вас ли невеста растет?

Михайло покраснел до ушей и не нашелся что ей ответить.

XIII

Каждый день приносил новости. В затерянную среди степей Сухаревку приходили добрые вести не только из Донбасса, но и с Урала, и с далекой Камчатки. Романтика пленила все юношество, нехожеными путями повела многих в далекие края. Изредка парни приезжали в отпуск: с Магнитки, с рыболовецкого Тихоокеанского флота, с большой стройки на Днепре у Запорожья — и увлеченно рассказывали о своей работе, об океанской стихии, о покорении Ненасытца, об овладении богатствами горы Магнитной. И сами рассказчики в глазах односельчан вырастали в подлинных героев.

Молодежь завидовала им, многие мечтой рвались в неизведанные просторы, разжигали свое воображение, свое стремление к героическому. Каждому хотелось скорее поехать на стройку.

Не усидел бы дома и Михайло, если бы не удерживал его Гелех, настаивавший на необходимости сперва получить образование. Летом юный учитель сдал экзамен за девятый класс, и его осенила мысль: «Зачем учиться в десятом, терять целый год? Попытаюсь поступить в Запорожский педагогический институт». А слух шел, что в институт принимают с неполным средним образованием. В райцентре он сагитировал двух своих знакомых, и они поехали в Запорожье. Но запоздали. «В прошлом году, — сказали в институте, — принимали и таких, а теперь пришло распоряжение — только после десятилетки».

Огорчились парни. Перед ними Михайло чувствовал себя виноватым, ведь он подбил их на эту неудавшуюся поездку. Но Михайло подбадривал друзей:

— Не печальтесь, хлопцы. Не вышло с институтом сейчас, выйдет в будущем. Но помимо всего — разве не стоило сюда приехать?! Подумайте, по какой земле мы сейчас ходим. По священной! Здесь же бурлило когда-то преславное запорожское казачество! Сечь!

Вспоминали далекие события из истории Запорожской Сечи. Побывали на острове Хортице, долго стояли возле могучего старого дуба. Вот если бы он мог говорить — какие бы захватывающие дух бывальщины поведал! Может быть, под этим дубом Хмельницкий перед походом на польскую шляхту проводил старшинную раду; может быть, после битвы отдыхал здесь Кривонос, прислонясь спиною к стволу и раскуривая свою казацкую трубку, а напротив лежал на траве и беседовал с ним любимец Запорожской Сечи Иван Богун. О чем они говорили? Как жаль, что не было тогда кинокамер и звукозаписи.

Друзья долго стояли на берегу Ленинского озера, любовались Днепрогэсом, заглядывали в шлюзы и ощупывали своими руками бетонные стены. Перешли на северо-западную сторону плотины. Солнце уже садилось, и в водяных брызгах водопада преломлялись его золотистые лучи, играя радужными цветами.

Восхищенные силой человеческого ума и рук, взнуздавших могучую реку, хлопцы неторопливо спустились по крутому каменистому склону до самой воды. Один из товарищей крикнул:

— Смотрите, сколько рыбы!

Действительно, у береговых бетонных плит плавали целые косяки рыбы. Парни бросились к ней, а рыба — в сторону плотины. Правда, далеко от берега не отходила.

Так по берегу хлопцы дошли до стен самой плотины. Отсюда особенно величественно выглядели гигантские размеры сооружения. Они стояли, подняв вверх головы, рассматривали невиданное диво, и вдруг сверху кто-то им крикнул: