Любовь и память - [42]

— Мы же так долго не виделись, Настенька, — почти умоляюще сказал он и смутился.

— А ты разве завтра уезжаешь? — с насмешливыми нотками в голосе проговорила она.

Ни в этот, ни на следующий вечер она не пришла в клуб, не вышла и за ворота. И лишь на третий вечер он увидел Настеньку у клуба в кругу молодежи. Она молчаливо и настороженно смотрела по сторонам, будто кого-то отыскивала среди собравшихся. Но только не Михайла. С ним сдержанно поздоровалась и тут же отвернулась, словно они были малознакомыми. Вышел из клуба Олекса с гармошкой в руках, уселся на скамье (оказалось, он уже и на гармони выучился играть!), и начались танцы. Настенька сразу оживилась, начала переговариваться с подружками и временами даже заливалась звонким смехом.

Олекса был без кепки, кудрявые волосы спадали на лоб. Он сидел свободно, широко распрямив грудь, повернув лицо в сторону и склонив голову над гармонью, словно прислушиваясь к своей мелодии. Прервав музыку, что-то сказал пареньку, сидевшему рядом с ним на скамье, и тот рассмеялся хриплым баском. А Олекса в тот же миг растянул мехи, встряхнул кудрями и удивительно приятным голосом запел:

Вышли бабы за плетни

И считают трудодни,

Трудодень до трудодня —

Хлеба дали на три дня.

Чувствовалось, что Олекса не впервые поет частушки, — молодежь дружным смехом поощряет его, а он, быстро и складно перебирая послушными пальцами лады, поглядывает на всех строго и чуть-чуть свысока. Затем таким же, как раньше, резким движением запрокидывает голову, черные кольца волос прикрывают ему лоб. Закрыв глаза, Олекса еще громче, чуть ли не с надрывом, продолжает:

Ах, сыпь, ах, режь —

Нету хлеба — сало ешь!

К собравшимся подкатывается невысокая темная фигура, громко говорит:

— А покажите-ка мне, кто здесь вражеский голос подает. Ты, Олекса? Опомнись!..

Олекса резко складывает гармонь и вскакивает:

— Товарищ Лубенец! Что ж тут вражеского? Частушки эти сочинил наш сухаревский дядько еще в позапрошлом году. Никакой он не враг, из бедняков, и налог выплачивает исправно. Тогда эти частушки шепотом передавали из уст в уста, а теперь нечего бояться народного творчества. Хлеб уродил, как море, на ферме свиньи доброе сало нагуляют до осени — как раз на Маркову и Варину свадьбу…

— Хватит, хватит, Олекса! — строже говорит Лубенец. — И не силься выдать кулацкую агитацию за народное творчество. — Он весело крикнул, обращаясь ко всем: — Истинно народные песни и я люблю. Давайте-ка вспомним хотя бы Байду…

И полились песни. Да такие, что село притихло, замерло в трепетном восторге. Парни и девчата, забыв о заботах своих, вместе с песнями облетели полмира: побывали и в турецкой неволе с красавицами полонянками, и в широких степях, по которым тянулись чумацкие обозы, и на Черном море, где чайками перелетали с гривастой волны на волну бесстрашные казацкие байдаки, и в буденновских прославленных походах, и на том паровозе, которому конечная остановка — в коммуне.

— Ну как, Олекса, нравится тебе такое народное творчество? — спросил Лубенец, выбрав паузу между двумя песнями. — Это тебе не «Ах, сыпь, ах, режь».

Все дружно рассмеялись. Пристыженный Олекса тоже смеется. А Лубенец уже затянул новую песню.

Михайло заметил, как Настенька отделилась ото всех и направилась к дороге. Он поспешил за нею. Догнав ее, спросил:

— Домой?

Она пожала плечами, ответила с досадой:

— Куда же мне еще? Может, на ночь глядя пешком в твой Павлополь?

Помолчав, он спросил с тревогой:

— Что с тобой, Настенька? Не узнаю тебя!

Она нарочито рассмеялась:

— Не узнаешь — богатой буду.

Долго шли молча. Михайла словно кто-то обухом оглушил: в голове гудело, сердце отчаянно колотилось. Чувствовал себя униженным, несправедливо и тяжко оскорбленным. Подумал, что ему следовало бы или повернуть назад, или ускорить шаг, демонстративно оставив Настеньку. Но не нашел в себе силы сделать это. К тому же в груди еще теплилась надежда, что произошло какое-то недоразумение, что вот-вот все выяснится и все будет как прежде.

Первой отозвалась девушка:

— Ты — студент второго курса, а я загубила год.

Он обрадовался, подумав, что, может, в этом причина, может, Настенька решила, что он, проживая в городе, загордился и не захочет дружить с нею. Чтобы подбодрить ее, попытался сострить:

— Что нам год, когда в запасе вечность! — и засыпал ее вопросами: — Ты же, Настенька, готовишься к экзаменам? Не передумала поступать в Павлопольский? Может, многое уже забылось из школьной программы? Если хочешь — я охотно помогу тебе.

— Спасибо, Мишко, помощи мне пока что не нужно, — проговорила она. — Я и этот год еще побуду дома. Поступать куда-нибудь, лишь бы влезть в ярмо, — не хочу, а в чем мое призвание — до сих пор не знаю. Отец хотя и ругает меня, но я решила еще подождать. Устроюсь библиотекарем в клубе. Лубенец обещал поддержать.

— А я надеялся, что осенью уже вместе поедем в Павлополь, — разочарованно проговорил Михайло.

Остановились у Настенькиных ворот, но она во двор не вошла, а села на скамью, не говоря ни слова.

Михайло начал рассказывать о Павлополе, о своих друзьях студентах, но девушка слушала невнимательно, а может быть, и вовсе не слушала.