Любовь и память - [216]

— Я догадывалась, что участок запущен, — говорила она, — теперь убедилась. И мы не уйдем отсюда, пока не вырвем с грядок все сорняки.

Они дружно принялись за прополку. Работая, не обратили внимания на хмурившееся небо. Когда же начали падать первые дождевые капли, они засуетились.

— Бежим в сторожку, там переждем, — крикнул Михайло.

Едва успели они укрыться в низеньком дощатом сарайчике, покрытом толем, как хлынул настоящий ливень. В сторожке были нары, на которых лежал толстый слой свежего душистого сена; на нем они и устроились. Ветер разгулялся, шумели деревья, по толевой крыше барабанил дождь, иногда вспыхивала молния и гремел гром.

Ирина прижалась к Михайлу. Он обнял ее и, улыбнувшись, сказал:

— В начале июня, когда здесь появилась первая редиска, сюда стали заглядывать не только вепри, но и люди, падкие на чужое, тогда-то решили ввести дежурства. Пришлось и мне одну ночь дежурить. А погода выдалась такая же, как сейчас. Вечером про шел ливень, а ветер всю ночь не утихал. Я стоял у сторожки и боялся войти в нее, а ночь темная-темная. Деревья шумели, что-то в лесу потрескивало, а мне казалось, что кто-то ко мне подбирается: может, воры, а может, медведь или уссурийский тигр. До Гнилого Угла километра два. Кричи хоть во все горло — никто не услышит. Когда тучи разошлись и выплыла луна, стало еще страшнее: зашевелились тени, и всякая чертовщина начала мерещиться. Хоть волком вой. Наконец я решился войти в сторожку, лег здесь на эти нары, натянул шинель на голову и под шум леса заснул.

— Что же ты меня тогда не позвал? — искренне воскликнула девушка.

— О, с тобой я и тигра не испугался бы, — проговорил Михайло, крепче прижимая ее к себе.

Они вышли из сторожки утром, когда солнце было уже высоко, земля прогрелась и начала просыхать. На деревьях, на травах множеством солнц искрились капли дождя.

— Какое чудесное утро!.. — вырвалось из ее груди восклицание. — Солнечное половодье.

— Слышишь, как поют и радуются птицы? — спросил он.

— Ничего подобного до сих пор не видела, — тихо ответила она. — Хочешь, я поклянусь, что буду любить тебя, и только тебя, до последнего мгновения своей жизни? — И добавила: — И вечно буду твоим самым верным другом.

— Я тебе верю и хочу, чтобы ты верила мне без клятв.

Она взяла его за руку и весело сказала:

— Когда-то я любила ходить босой по росистой траве. Давай и сейчас пройдемся.

И они, держась за руки, пошли вдоль лесной опушки по траве, усеянной серебристыми каплями, навстречу солнцу.

XV

В один из осенних дней Лесняк засиделся допоздна в доме Журавских. Когда собрался уходить, хлынул дождь.

— Переночуешь у нас, — сказала Ирина. — Ляжешь в моей комнате, а я буду рядом, за кухней, в маминой каморке. Это ее тихий уголок, но, думаю, одну ночь она мне уступит. Сейчас я договорюсь с нею.

Она вышла, быстро вернулась и весело известила Лесняка:

— Переговоры проходили в теплой дружественной обстановке, и обе стороны достигли согласия…

— Ты придешь ко мне? — спросил он шепотом.

— Что ты?! — ужаснулась она. — И не думай об этом.

Лежа в постели, Михайло долго читал какую-то книгу. Потом выключил свет, попытался заснуть, но ничего не получалось — все время прислушивался, не идет ли Ирина. Когда перевалило за полночь, он встал с постели и на цыпочках вышел из комнаты. Прошел небольшую кухню, нащупал в потемках дверь каморки, осторожно нажал на нее. Дверь легко подалась, но под конец чуть скрипнула. В этот же миг что-то испуганно пискнуло и шмякнуло на пол. Михайла словно электрическим током ударило — он отскочил от двери, неловко зацепив рукой какую-то кастрюлю, которая загремела, как взорвавшаяся бомба, и со звоном покатилась по полу.

Вслед за этим под потолком кухни вспыхнула тусклая электролампочка, и Михайло увидел Надежду Павловну: она стояла на пороге в ночной сорочке, простоволосая, сухощавая, и удивленно смотрела на него большими, почти круглыми глазами.

— Я подумала, что кошка полезла по полкам, — наконец проговорила она. — А оказалось… — И строже спросила: — Вы здесь зачем?

— Я? — переспросил растерявшийся Лесняк, посрамленно и по-глупому улыбаясь.

— Да, да… вы…

— Я хотел закурить. Хватился, а спичек нет… Не спится, знаете, на новом месте всегда так…

— Мы спичек в каморке не держим, — нахмурилась Надежда Павловна. — Спички на столе… Вообще плохая привычка — курить по ночам. Спали бы…

Он взял коробку спичек и направился в комнату. До его ушей донеслись слова Надежды Павловны: «А ты что там прыскаешь?.. Что тут смешного, бесстыдница. Я вот вам завтра…»

Лесняк от стыда готов был провалиться сквозь землю. И как только засинел за окном рассвет, начал собираться домой: он не знал, как смотреть Журавским в глаза. Вошел на цыпочках в кухню — надо предупредить Иру, неловко удирать, как мелкому воришке. Но как подойти к ее двери? Ирина, услышав его шаги и сообразив, что Михайло может дать стрекача, сама вышла к нему.

— Ты куда собрался? — спросила, едва сдерживая смех. — Так напугала мама?

Она подошла к нему, провела рукой по его небритой щеке и мечтательно сказала:

— Бежать тебе сейчас и неприлично, и смешно.

— А ты, оказывается, лисичка, — мягко проговорил он и виновато добавил: — Я думал, что так для тебя будет лучше.