Любовь и память - [217]

— Да я же с тобой ничего и никого не боюсь, — сказала Ира.

— И я с тобой тоже… — сказал Лесняк, обнимая Ирину.

Только они замерли в поцелуе, как в кухне объявилась Надежда Павловна и буквально оцепенела от изумления. Немного оправившись от увиденной сцены, она строго спросила:

— Это еще что?

Не сразу Михайло выпустил из своих объятий Иру. Набрав полную грудь воздуха, он не сказал, а выдохнул:

— Дорогая Надежда Павловна! Я люблю вашу дочь и прошу ее руки!

— Что-о?! — растерялась Надежда Павловна.

— Да ты что, Михайлик?! — в радостном удивлении воскликнула Ирина. — Вот так вдруг — трах-бах? Мы же с тобой договорились — сразу после войны. — И тут же сказала: — Впрочем, я и сейчас согласна. — Подошла к матери, обняла и, улыбаясь, спросила: — А вы, мама?

Надежда Павловна совсем растерялась, смотрела то на Михайла, то на Ирину, а потом проговорила:

— С ума с вами сойдешь… Это же не такое простое дело… И война еще не кончилась, и как оно все будет… Ох, пойду-ка я лучше позову отца…

В тот день, когда они зарегистрировали брак, выпал первый снег; густой, пушистый, он припорошил землю, украсил деревья — каждое из них стояло теперь торжественное и пышное, словно под свадебным покрывалом.

XVI

На рассвете Ирина разбудила Михайла. Он приподнялся в постели, протирая глаза, спросил:

— Что случилось?

— Неужто не слышишь? — прошептала на ухо. — Стреляют.

— Кто стреляет?

— Откуда я знаю? Может, началось. — Помолчав, едва слышно добавила: — Я говорю — может, война?

Он резко откинул край одеяла, вскочил с постели и в чем был выбежал на крыльцо. Они еще осенью переселились сюда, в Гнилой Угол: в этом деревянном одноэтажном доме неподалеку от курсов им выделили небольшую комнату. Рядом с ними, в такой же комнате, жил Батавин. Сейчас Борис Николаевич стоял перед домом в накинутой на плечи шинели и вертел по сторонам своей лысой головой, прислушиваясь к синей рассветной мгле. Выстрелы раздавались где-то за зданием курсов, на сопках, где стояли зенитные батареи, и на берегу бухты Золотой Рог, и в городе.

— Что это значит? — озабоченно спросил Батавина Лесняк.

Тот быстро повернулся к нему и, поправляя сползавшую с плеча шинель, ответил вопросом на вопрос:

— Голубчик ты мой! Неужели не знаешь?

— Потому и спрашиваю, — не очень вежливо сказал Михайло.

Батавин, улыбаясь, подошел к Лесняку и протянул ему руку:

— Разреши поздравить тебя, коллега! Победа! Полная! Конец войне! Только что передали по радио.

— Правда?! — воскликнул Лесняк. Он схватил Батавина за плечи, стал целовать.

На крыльцо выбежала Ира, испуганная, пытавшаяся дрожащими руками застегнуть халат.

— Ирина! Дорогая! — круто повернувшись к ней, неистово закричал Михайло. Потом, обхватив ее обеими руками, начал кружить.

— Ты с ума сошел, Михайлик! Что с тобой? Чему радуешься?

— Победа, Ирина Андреевна! — заливаясь смехом, крикнул Батавин. — Войне — конец! Вот когда дождались!

— Победа! — вскрикнула Ирина и заплакала, крепко обнимая Лесняка, потом бросилась к Борису Николаевичу, прижалась к нему влажной от слез щекой.

Изо всех домов уже повыходили жильцы — стар и мал вышли на улицу, обнимали и поздравляли друг друга, наперебой что-то говорили, плакали, смеялись.

Лесняки наспех оделись и, выпив по стакану чая, направились в город. Улицы были запружены людьми — все были в приподнятом настроении, радости не было границ. Девушки и молодицы целовали военных, пели песни, танцевали, кричали «ура!». Над головами у людей появились транспаранты и красные флаги, на стенах домов расклеивались плакаты. Медленно и величественно поднималось над городом солнце, отражалось в окнах, празднично выбеливало стены домов, играло золотом на молодой, словно лакированной, листве деревьев. А небо было высоким и нежно-синим. С моря вдоль Ленинской улицы веял легкий ветерок.

Когда немного спал первый шквал радости, состоялся городской митинг, закончившийся демонстрацией. На курсах тоже состоялся митинг, и в этот день занятия были отменены. Лесняки пошли в гости к Мещеряковым и, отметив торжественно великое событие, пошли к старикам Журавским. Днем прошел дождь, но к вечеру распогодилось, и казалось, веселью не будет конца.

Проходили дни за днями, а людям все еще не верилось, что там, в Европе, утихли орудия, неумолчно гремевшие столь долгие годы. Наступившие дни были необычными и удивительными — без сводок Совинформбюро, без воздушных тревог, боевых и учебных.

В начале июня Михайло получил письмо от Василя, которое начиналось словами: «Мишко! Брат мой! Я живой! Живой и поздравляю тебя с нашей блестящей Победой!» Михайло знал, что Василь и Наташа поженились, что Наташа с фронта поехала в Сухаревку, к старым Леснякам.

Прошла еще неделя, и пришло письмо от родителей, Олеси и Наташи.

…В первой половине июля задождило. Каждое утро молочно-серые туманы окутывали город. В одно такое утро на запасной железнодорожной ветке в Гнилом Углу появился эшелон. На платформах, крытых брезентом, с надписью: «Срочно! Уборочная!» — стояли танки Т-34, а в вагонах — танкисты.

Эшелон быстро разгрузили. За одноэтажными домами, принадлежащими курсам, у подножия сопок, танкисты ставили палатки. Танки загоняли во дворы, выстраивали рядами по обочинам улицы, в тени деревьев.