Любовь и память - [219]

За столом все наперебой начали расспрашивать гостя о последних боях, в которых он участвовал, о взятии Берлина, об освобождении Праги. Василь охотно, порою очень остроумно рассказывал. Андрей Тихонович, сперва молча слушавший его, вдруг вклинился в разговор:

— Ну, с этой войной, слава богу и нашим воинам, покончено. А что делать с японцем? Придвинулся к самому порогу и замахивается на нашу землю: от океана до Урала, не задумываясь над тем, что и подавиться может. До каких пор его наглость можно терпеть?

— Самураи вроде бы присмирели, — сказал Василь.

— А сколько наших транспортов задержано и потоплено вроде бы неизвестными подводными лодками — хотя в действительности все знают, что японскими! И все им так с рук сойдет? Моряки дальнего плавания всю войну жаловались, что Япония закрыла для наших торговых судов все проливы, оставила единственный выход в океан через пролив Лаперуза.

— Ну, все же один оставила, — с юморком подзадоривал Василь.

— Так он же очень неудобен для плавания в зимнее время — там сложная ледовая обстановка и всегда грозят навигационные опасности. Разве это не настоящий разбой? Да и захваченные ими земли пора бы вернуть хозяевам. У корейцев и китайцев эти захватчики тоже давно в печенках сидят. Вот я хотел спросить — как оно дальше будет? Если это, конечно, не военная тайна.

— А вы, папа, стали настоящим политиком, — рассмеялась Ирина.

Андрей Тихонович не принял шутки, нахмурился и продолжал:

— Тут станешь не только политиком, но и дипломатом, когда припечет. Если бы я моложе был — сам бы померился силой с самураем. Гитлеровцев накормили нашей земелькой, и этих бы надо… Или я не прав?

— Согласен, Андрей Тихонович, — ответил Василь. — Целиком согласен…

Мещеряков сдвинул свои черные брови, окинул всех сидевших за столом спокойным взглядом, затем проговорил:

— Я слышал на одной из лекций, что госсекретарь Стеттиниус заявил где-то, что, по подсчетам американских военных, Япония будет разбита в тысяча девятьсот сорок седьмом году и ее разгром может обойтись Америке в миллион солдат. Союзники считают, что только наша армия способна нанести поражение японским наземным силам. А командующий американскими вооруженными силами на Тихом океане генерал Макартур прямо заявляет, что победа над Японией может быть гарантирована только в том случае, если будут разгромлены японские сухопутные силы. Если это так, значит, можно делать и определенные выводы.

— А конкретней, Костя, — деликатно коснулся его плеча Лашков. — Какие именно, выводы?

— У меня, дорогие друзья стратеги, есть совсем другое предложение, — громко и весело сказал Михайло. — Давайте-ка песню споем.

Его переполняла радость от такой неожиданной встречи с братом, и это чувство передавалось другим, поэтому предложение все дружно поддержали. И поплыла многоголосая песня…

Возвратившись домой, Ирина приготовила гостю постель, себе и Михайлу постелила на полу. Погасили свет, а разговор не умолкал. Михайло расспрашивал брата о его фронтовой жизни, о Германии, о Наташе. Василя радовало, что его Наташу родные приняли хорошо, окружили ее вниманием. Наташа и Олеся подружились.

— Вот бы хорошо, — проговорил Василь, — отвоеваться до Наташиных родов да вернуться домой…

Сон уже начинал витать над говорившими, как вдруг в дверь постучали. Ординарец Василя доложил, что его срочно вызывает начальство. А еще через полчаса Василь забежал к Михайлу и Ирине попрощаться: танковая часть направлялась «на зимние квартиры».

— Что это значит? — удивился Михайло. — Неужели до зимы ничего не будет?

— Поживем — увидим, — мудро ответил Василь.

Михайло проводил брата на крыльцо, в густой темноте они попрощались, дав слово писать почаще друг другу.

XVII

В конце июля Лесняк закончил чтение курса лекций. Начальник курсов, обещал ему и Ирине месячный отпуск. Они планировали две недели провести в санатории на 19-м километре. Но его неожиданно вызвал к себе давний его знакомый, инструктор политуправления по прессе. Когда Михайло вошел в кабинет, его встретил капитан среднего роста, с землисто-бледным лицом — у него на фронте погиб сын, и он очень тяжело переживал утрату. Пожав Михайлу руку, капитан сочувственно сказал:

— Знаю твои планы, голубчик. Ты собрался отдыхать, но у нас здесь возникла другая мысль. Тебя посылали от газеты спецкором на фронт, и вообще ты имеешь опыт газетной работы. Но вот уже год проходит, как ты оторвался от нее. Есть предложение, чтобы немного поработал во флотской газете. Им помощь нужна, да и тебе, думаю, это пошло бы на пользу…

Внимательно выслушав капитана, Лесняк сказал:

— Такое впечатление, будто вы чего-то недоговариваете.

— Эту мысль подал начальник политуправления генерал-майор Муравьев, — сказал капитан. — Мы с тобой, Михаил Захарович, люди военные и понимаем: если твой начальник деликатно высказывает какую-то просьбу — воспринимай ее как приказ. Больше никаких пояснений я тебе дать не могу.

— Ясно, — сказал Михайло. — Когда прикажете приступить?

— Завтра в девять утра тебя ждет редактор «Боевой вахты».

На следующий день в редакции Михайло первым встретил капитана Голубенко. Андрей приветствовал его восклицанием и по секрету сообщил, что это он проявил заботу о Михайле.