Любовь и память - [193]

Прочитав вчера еще эти строки, Михайло подумал: «А я разве думал, что встречусь во Владивостоке с Ярковым, Сагайдаком?»

Глядя на голубой треугольник письма и припоминая его содержание, Михайло вдруг понял, что теперь ежедневно опасность будет угрожать и самому Василю. Достал папиросу и снова посмотрел в окно. Солнце светило и пригревало так же, как раньше, в воздухе было тихо, ни один листик на деревьях не шевелился. Но настроение у Лесняка уже изменилось. Только что он был доволен и жизнью, и работой: целый месяц занимался делом, которое было ему по душе. Теперь же в груди теснились странные противоречивые чувства, возникали какие-то сомнения…

Когда он прощался с бойцами взвода, отбывая в распоряжение штаба полка, он видел, что все сожалели о его уходе — и бойцы, и коллеги-командиры — Лашков и Васильев.

Большой группой проводили его за ворота нефтебазы, просили не забывать о них, навещать хотя бы изредка.

Заместитель командира полка по политчасти майор Самойлов сопровождал Лесняка к многоквартирному дому комсостава. Он ввел Михайла в просторную комнату на втором этаже, в которой были старый, ничем не застеленный, густо покрапленный чернилами стол, два стула и аккуратно заправленная железная койка. Торжественно вручая Лесняку ключ, майор сказал:

— Вот ваше жилье и ваш рабочий кабинет. Устраивайтесь. Сегодня отдыхайте, а завтра приступайте к работе. В штабе вам заготовлен пропуск во все наши подразделения. Двери моего кабинета для вас всегда открыты. Так что творите, наш полковой Нестор-летописец! — он улыбнулся и крепко пожал Михайлу руку.

Лесняк опустил на пол свой рюкзак и большую связку книг, раскрыл окно, бросил на койку фуражку и забубнил какую-то веселую песенку. Ведь никогда в жизни он не имел такого просторного помещения. Распаковал вещи, сложил стопками книги на столе и на подоконнике, окинул взглядом комнату и остался доволен: электроосвещение нормальное, на столе — керосиновая лампа, над окнами — свернутые рулоном шторы из черной толстой бумаги для ночной светомаскировки. Все как надо. Живи и работай. Михайлу льстило, что писать историю полка доверили именно ему; правда, он еще не знал, с чего начинать и как приступить к работе, но надеялся, что майор Самойлов и журналисты из «Боевой вахты» кое-что ему подскажут, но главное — архивы.

В приподнятом настроении Лесняк долго ходил по комнате, а когда посмотрел на часы и убедился, что до ужина в полковой столовой, куда он сдал свой продаттестат, оставалось еще больше часа, решил прогуляться. Вышел из дому, пересек дорогу, спустился с откоса и по шаткому мостику перебрался через речушку на другой берег, прохаживался по лесной опушке, мечтал о том, как после написания истории полка будет работать в «Боевой вахте» или в редакции газеты «На рубеже». Стало быть, служба станет интереснее.

Первая же ночь на новом месте принесла с собой жестокие мучения. Еще вечером, когда Лесняк, вернувшись из столовой и опустив светомаскировочные шторы, сел к столу, чтобы по привычке почитать перед сном, в углу комнаты, под полом, заскребла крыса. Сперва робко, а потом с каким-то остервенелым упорством начала грызть дерево, стремясь, видимо, прогрызть нору. Михайло почувствовал, как на его голове зашевелились волосы. Он с детства боялся лягушек, мышей и крыс. Они пробирались к ним в хату, в холодную темную комнату, где были засеки с зерном и мукой. В засеку с мукой мать обычно прятала узелок с сушеными вишнями, сберегая их таким образом для рождественского взвара. Маленькому Михайлику однажды очень захотелось поесть вишен, и он решил тайком взять горсточку. И когда дома никого не было, он вошел в эту комнату, поднял крышку засека и обмер от страха — из муки на пол выпрыгнула огромная крыса. Мальчик опрометью бросился бежать. Он долго еще дрожал от страха. С тех пор мать никакими силами не могла заставить его пойти в темную комнату. Лишь только услышит малейший шелест в соломе или в сене, заскребет ли под полом какой-либо грызун, у мальчика холодок пробегал по спине. Это чувство осталось у него на всю жизнь. И сейчас, когда он услыхал, что в его комнату настойчиво ломится отвратительная гостья, Михайло бросился в тот угол и затопал ногами. Под полом утихло. Но стоило ему вернуться к столу и склониться над книгой, как в углу снова начинала скрестись крыса. Он снова и снова вскакивал, бежал в угол и топал, топал… Сосредоточиться не мог и, отложив книгу, раздраженный ходил по комнате. Дом был старый, половицы рассохлись и отчаянно скрипели. Это скрип, вероятно, и разогнал грызунов. Наконец настала тишина, и Михайло, быстро раздевшись, юркнул под одеяло.

Проснулся он среди ночи, напрягая слух, пытаясь спросонок понять, что происходит в комнате. То у дверей, то у него под койкой слышна была глухая возня, писк. Только когда со стола на стул с фанерным сиденьем что-то тяжело шлепнулось, до его сознания дошло: «Крысы!»

Михайло едва удержался от того, чтобы не закричать, потом замер, горячечно соображая, каким образом спасаться. И, как назло, он совсем недавно прочитал, что царь отдал в солдаты Александра Полежаева за вольнодумные стихи. Когда поэт умер, его тело бросили в подвал, где крысы погрызли ему уши и нос. Это породило в воображении Лесняка страшную картину: вот-вот крысы бросятся на него и он не сможет отбиться от них.