Любовь и память - [192]

— Может, довольно, Мишко, на первый раз об Америке. Всего и не вспомнишь сразу. У твоего КП часто швартуются наши танкеры, приходящие оттуда, так что ты, вероятно, наслушался об Америке. Лучше говори о себе.

Михайло рассказал товарищу о своей поездке на фронт, о том, как надеялся с передовыми частями побывать в освобожденной Сухаревке, думал даже наведаться и в Писаревку. Однако не довелось. С тех пор на фронте затишье.

— Затишье?! Оно — перед бурей нашего наступления, — мечтательно проговорил Ярковой. — Только бы родные живыми остались.

— Нила, твоя сестра, не эвакуировалась? — спросил Лесняк.

— В том-то и беда, что нет, — сказал Левко. — О ней я особенно много думаю, беспокоюсь.

— И моя сестра осталась с родителями, — сказал Михайло.

Вспоминая родных и близких людей, Украину, они долго еще беседовали.

— А помнишь, как я впервые пришел к тебе с Гордеем летом? — спросил Ярковой. — Ты как раз спал в саду под деревом.

— После этого мы с Сагайдаком приходили к вам в гости, — проговорил Лесняк. — Мне очень нравилась ваша Писаревка. А не забыл, как мы с девчатами ходили в лес, купались в реке? Мне казалось, что ты, Левко, был влюблен в Зину Мелешко. Как у вас дальше сложились отношения?

Ярковой досадно махнул рукой. За окном виднелись высокие кусты сирени с сизовато-голубыми кистями цветов. Небо очищалось от туч, местами уже появились синие просветы, в них порою проглядывало клонившееся к закату солнце. Левко торопливо потянулся к фляге, налил по рюмке и одним духом выпил. Понюхав ломтик хлеба, продолжал:

— Плохо сложились. Я поехал на военную службу, так и не признавшись ей в любви, а со временем Нила написала мне… — Ярковой решительно покачал головой. — Да что теперь говорить об этом. Потерял я Зину. Девушки, видимо, боятся попасть в число старых дев, а нам видишь что выпало… У тебя ведь тоже, кажется, была…

— Была, да теперь нету, — прервал его Лесняк и решительно добавил: — И хватит об этом.

— Верно — зачем растравлять раны? — задумчиво проговорил Ярковой. — А все же болит вот здесь, — он ткнул себя рукой в грудь, — и такая ненависть закипает на фашистов. Разрушили все, сколько жизней изуродовали. Вспомни, как хорошо было у нас и как мы шли к лучшему…

Поблагодарив хозяйку за гостеприимство, друзья вышли из дома.

Вечером они пошли на берег бухты Золотой Рог, разыскали Гордея, их катер, недавно вернувшийся из плавания, как раз стоял на рейде. Командир отпустил Сагайдака на несколько часов на берег. И они снова, уже втроем, вспоминали свою довоенную жизнь, свой родной край.

Утром на пирсе Лесняк попрощался с Ярковым, а во второй половине дня передал взвод сержанту Осипову и отправился в штаб, в распоряжение комиссара полка.

IV

В просторной комнате второго этажа, где уже более месяца проживал Лесняк, выполняя свою новую работу, было значительно уютнее, чем в уголке шлакобетонного сарая. Работа спорилась, и настроение у него в общем было творческое. Дом, в котором он жил, стоял на окраине Гнилого Угла, у мощеной дороги, огибавшей сопки и уходившей в ближний лес. Там были флотские склады, размещались две зенитные батареи и станция орудийного наведения. Из окна Лесняковой комнаты через дорогу виднелся крутой обрыв, рядом с ним голубела стремительная безымянная речушка, а за нею, по низине, — молодой лесок. Справа, на северную сторону, поднимался по склону горы густой лес. Речка мелкая, дно каменистое, вода прозрачная и мылкая, в ней Михайло иногда стирал свое белье и сушил его, развешивая на ветвях деревьев или расстилая на траве.

Солнце хотя и клонилось к западу, но еще довольно сильно пригревало, заливая золотистым светом сплошное зеленое кружево леса и рыжевато-серую булыжную мостовую. Здесь, на окраине, такая тишина, какая бывала в Сухаревке в начале жатвы, когда все, старые и малые, выезжали в степь. Михайло встал из-за письменного стола, подошел к раскрытому окну; ему не писалось. Устал, да и накурился до того, что ломило в висках. Сел за стол на рассвете и многое успел сделать, стало быть, имеет полное право на отдых. И он с наслаждением смотрел то на зеленое половодье леса, то на бледную синеву неба, а грудь с упоением вбирала в себя теплый и влажный, свежий воздух. Лесняк чувствовал, как каждая клеточка его тела постепенно оживала. Немного погодя, когда все его существо наполнилось тихим блаженством и в глазах посветлело, ему смутно подумалось: «А впрочем, даже такая жизнь — это безмерное счастье. Разве не счастье — видеть это небо, лес, вдыхать воздух, чувствовать ласковое прикосновение солнечных лучей и осознавать, что ты делаешь нужное людям дело!» Поразмыслив, он вернулся к столу и машинально потянулся рукой к пачке папирос. Его взгляд упал на голубой треугольник — письмо от Василя, полученное вчера, и сердце невольно сжалось. В письме ничего тревожного не было, наоборот, оно было бодрым. Брат писал, что их танковая бригада уже вышла далеко за границы Урала и находится в прифронтовой полосе, что и она скоро будет участвовать в боевых действиях. И еще в письме сообщалась новость:

«А теперь, Мишко, приготовься к сюрпризу. Знаешь, кто передает тебе привет? Старший лейтенант Наташа. Встретились мы совершенно случайно, уже здесь, на новом месте (а мы стоим в селе), на улице. Водитель моего танка окликнул меня по фамилии. А в этот момент мимо проходила она. Услышав фамилию, остановилась, (удивленно спрашивает: «Это кто же здесь Лесняк?» Отвечаю ей не менее удивленно. Она пристально поглядела на меня и говорит: «Михайло Лесняк не родственник ваш?» — «Мой младший брат, — говорю. — На Тихом океане служит. А вы откуда его знаете?» Она улыбнулась, протянула мне руку: «Очень приятно познакомиться. Мне с ним довелось ехать от Челябинска в глубину Сибири. С ним и с Генкой Пулькиным. Звать меня — Наташа Горлица. Что ж, будем вместе фашистов бить?» Я взглянул на ее фронтовые награды: «Счастлив с вами познакомиться. А вот фамилия вам больше подошла бы не Горлица, а Орлица». Она зарумянилась: «Мне моя фамилия нравится». Наташа недавно выписалась из госпиталя и получила назначение в наш полк. Я посоветовал ей проситься в наш батальон. Она так и сделала. Ее назначили командиром. Об этом пишу тебе, чтобы ты знал, под чьим началом мне придется воевать. А когда я сказал Наташе, что твой друг Гена Пулькин погиб на фронте, это ее потрясло. Вот какая произошла встреча. Хотя в наше время каждый день несет нам какую-то неожиданность, ко всему бы пора уже привыкнуть. Однако я, видимо, никогда не свыкнусь с потерей Галины и сына…»