Любовь и память - [107]

Проснулся от сильного толчка, чуть было не сбросившего его с полки. Посмотрел в окно, за которым уже синело рассветное небо, и тут же услышал оглушительный взрыв. В соседнем купе кто-то крикнул:

— Нас бомбят! Смотрите, смотрите снова заходит!

Михайло успел заметить лишь крыло самолета с крестом, успел прикрыть глаза и всем телом прижаться к полке. От взрыва авиабомбы вздрогнул весь вагон, и тут же раздался новый выкрик:

— Ага! Мимо! В лес упала…

— А силища-то какая! Огромную сосну с корнем вывернуло и в воздух подняло, ей-богу!

И вдруг что-то забарабанило по крыше вагона и глухо застрочило.

— Берегись, братцы! — услышал Лесняк все тот же голос. — Свинцом поливает!

Звякнуло и посыпалось в каком-то купе стекло.

— Что ж он, шкура бандитская, вытворяет! — простонал немолодой голос.

И настала тишина. Снова послышался стук колес на стыках рельсов и еще свист холодного ветра, врывавшегося в разбитое окно.

— Вроде исчезли фашисты, — констатировал чей-то голос в соседнем купе.

— Видимо, наши самолеты прогнали, — высказал свое предположение другой.

И тут все повскакивали со своих мест, сбились в кучку, в нервном возбуждении обсуждая только что происшедшее.

— Считайте, что нам посчастливилось, — радостно говорил Юрий-горняк. — Могло случиться, что я и не довез бы вас к месту назначения. А я ведь за вас, хлопцы, головой отвечаю!

«Вот и я побывал под вражеским огнем, — невесело подумал Михайло. — И как досадно: он бросает на тебя бомбы, стреляет по тебе, а ты, совсем беззащитный, лежи и жди, чем все кончится. Вон в какую глубину вклинились фашисты! Как же случилось, что их сюда пропустили?..»

В голове туманилось от этих гнетущих раздумий. Сердце горестно и больно ныло. Что толку скрывать от самого себя: в те минуты он испытывал такой страх, которого до сих пор не знал. В какое-то мгновенье обмер от мысли, что не сейчас, так в другой раз на фронте, в огненной крутоверти боя, оборвется его жизнь. Освоившись с пережитым, почувствовал, что все его тело покрылось холодным и липким потом…

В полдень прибыли в Ленинград.

Михайлу даже не верилось, что он — в Ленинграде, в том городе, о котором в книгах читал, где давно мечтал побывать. На улицах много военных, особенно моряков. Одни колонны, глухо чеканя шаг, проходили в суровом молчании, другие маршировали под музыку духовых оркестров или с боевыми песнями. Лесняк и его товарищи смотрели на эти колонны с завистью.

К вечеру, от усталости едва держась на ногах (чтобы хоть немного ознакомиться с Ленинградом, решили добираться пешком к месту своего назначения), прибыли в учебный отряд подводного плавания. Помещался он в зданиях бывшего кадетского корпуса на Васильевском острове, на самом берегу Невы, где четыре больших здания образовывали просторный прямоугольник двора.

Пакеты с документами у днепровцев принял пожилой капитан-лейтенант и приказал матросу (который, как потом выяснилось, был мичманом) разместить прибывших по кубрикам. Мичман повел их в другое здание, на третий этаж, в просторную комнату, уставленную несколькими рядами коек, — это и был кубрик. Мичман указал каждому его койку и распорядился:

— Умойтесь — и вниз, на первый этаж. Там — камбуз, то есть кухня. Накормим чем бог послал. — И предостерег: — Только поживее, поживее шевелитесь — и запомните, салаги: увальням на флоте не место.

Хлопцы удивленно переглянулись: никто из них не знал, что означает слово «салаги».

После ужина улеглись в чистые постели. Опуская голову на подушку, Михайло подумал: «Глаза сами слипаются. Ох и засну же сейчас!»

Но только им овладел сон, как тишину внезапно нарушил резкий вой сирены.

— Подъем! — подал команду дежурный по кубрику. — Воздушная тревога! Пулей вниз, в бомбоубежище!

II

В учебный отряд подводного плавания, на проспект Пролетарской Победы, стекались со всех концов выпускники вузов, и вскоре их собралось около двух тысяч. Новобранцев подстригли «под нулевку» и переодели в робы — брезентовые форменки и брюки, обули в рабочие ботинки и выдали бескозырки.

Изредка здесь формировались подразделения морских пехотинцев, которые вливались в полки морской пехоты. Но в эти подразделения отбирали только опытных матросов. Младшие подплавовцы начали роптать, что не могут терпеть дальнейшего безделья. И им нашли работу…

Однажды все тот же плотный низкорослый мичман Ландыр вызвал из шеренги Михайла и приказал:

— Рядовой Лесняк! Взять в гальюне ведро с водой, тряпку и швабру.

Когда Михайло принес все это во двор, возле Ландыра уже стоял тоненький, худенький краснофлотец-бурят. Мичман указал рукой на административное здание:

— Марш туда! Надраить трапы до блеска! Сам проверю.

Лесняк с бурятом направились к зданию, по ступенькам поднялись на первую площадку. Там Михайло растерянно спросил товарища:

— Что приказано делать?

— Драить трап.

— А что это означает в переводе на обычный язык?

Бурят пожал плечами.

Сверху по ступенькам застучали каблучками две девушки. Они с интересом смотрели на двух матросов, вооруженных ведром, тряпкой и шваброй. Одна из них, светловолосая и круглолицая, с большими черными глазами, сочувственно спросила:

— Вы новенькие?