Любовь и испанцы - [84]
Должен вам объяснить,— прервал поэт свой рассказ, заметив на моем лице недоумение,— что девушке, которая до свадьбы вступила в близкие отношения со своим novio, полагается идти к венцу в складчатой юбке.— Я вспомнила лагартерские букеты и поняла, что это публичное признание в нарушении общественных условностей, похоже, является в крестьянской среде неписаным законом. В какое смущение, должно быть, это приводит врачующихся!
“Пришлите Мерседес ко мне,— сказал я работнику,— я хочу, чтобы она знала, что я не сержусь, хотя вначале я, как положено, буду с ней немного суровым. А, да все равно, сделанного не воротишь. Ну, не берите в голову, Антонио, вы просто немного раньше станете дедушкой, только и всего!”
В итоге Мерседес пришла и постучалась в мою дверь. Я никогда еще не видел ее такой цветущей, такой скромной, такой невинной и такой до безумия соблазнительной. Я заметил также, поскольку мне сообщили о случившемся, что она несколько полнее, чем положено в ее возрасте. Я охотно успокоил ее и сказал, что хочу, чтобы у нее была красивая свадьба. Затем, напустив на себя суровость, добавил: “Но, Мерседес, скажи мне вот что: твои родители очень хорошо за тобой следили. Я знаю, что они — религиозные и богобоязненные люди; как такое могло случиться? Как ты могла допустить, чтобы совершился этот грех?” Мерседес покраснела: “Вот как это вышло, сеньор: мы с Хосе договорились встречаться каждый вечер в восемь часов у колодца, что в верхнем конце кукурузного поля. Я долго не уступала ему, сеньор. Но потом, однажды вечером — это было позже, чем обычно, и в поле так сильно пахло болотной мятой... на меня что-то нашло... я будто потеряла сознание. Это все болотная мята, сеньор, уверяю вас!” С тех пор я гадаю, есть ли доля правды в ее словах и использовалась ли когда-нибудь болотная мята>>{161} в качестве афродизиака? Если вы, когда вернетесь в Англию, найдете какие-нибудь сведения об этом растении, пожалуйста, дайте мне знать».
Вечером мы бродили по деревне, расположенной несколько поодаль от фермы поэта. Он показал мне тщательно выбеленный дом, где он жил, когда был ребенком; взгляд его с нежностью скользил взад-вперед по узкой немощеной улочке. «На этой улице я в первый и последний раз видел андалусскую pantasma[142]. Не знаю, верят ли еще люди в их существование. Может быть, и верят. Мне про них рассказывала моя няня, Кармен. Мне тогда, должно быть, было лет семь, и я был очень впечатлительным. Никогда не забуду, как однажды ночью няня тихонько выскользнула из постели — она спала со мной — и встала у окна. Я проснулся, испугался и прошептал: “Кармен, ты что?”, но она повелительным жестом заставила меня замолчать и продолжала напряженно всматриваться в темноту. Она явно ждала, когда мимо пройдет кто-то или что-то,— но что? Я чувствовал, что мое сердце вот-вот выскочит из груди. Ощущение чего-то надвигающегося было почта невыносимым. Через несколько минут я не утерпел, сполз с постели и, дрожа, встал рядом с Кармен. “Кармен, что это такое? Скажи!” — умолял я няньку.
Кармен на миг оторвала взгляд своих больших черных глаз от окна и тихим взволнованным голосом произнесла: “Мы сейчас увидим pantasma! Если ты боишься, ложись обратно в кровать. Одному Богу известно, что pantasma сделает с тобой, если ты завизжишь или как-нибудь покажешь, что испугался”.
Любопытство оказалось сильнее страха. Я храбро пообещал, что не стану визжать. “Тогда стой и смотри. Сейчас она может пройти мимо в любой момент”,— сказала Кармен, снова устремляя взгляд в темноту за окном. Спустя несколько секунд она вздрогнула и взволнованно указала на тонувший в непроглядной тьме конец улицы. Я подался вперед и у меня захватило дух: оттуда в нашу сторону быстро и бесшумно двигалась одетая в белое высокая фигура. На голове у нее что-то светилось. Прежде чем она поравнялась с нашим домом, я бросился в постель, накрылся с головой одеялом и не хотел выглядывать, пока не почувствовал рядом теплое тело Кармен. В порыве ужаса я крепко обвил руками нянину шею и изо всех сил прижался к ее надежной груди. Я и сейчас помню, какие твердые были у нее груди; соски были такие жесткие, что почти причиняли боль. После этого я долго думал, будто груди у женщин держатся на косточках!.. А еще я удивлялся, откуда Кармен могла знать, когда pantasma пройдет мимо нашего дома. Подозреваю, что она помогала своей подруге, выступая в роли часового, а за pantasma я принял кравшегося на тайное свидание ряженого любовника. Люди так крепко верили в pantasma, что ни у кого бы не хватило духу проследить за ним. Увидеть pantasma считалось дурной приметой, однако скептически настроенное меньшинство извлекало выгоду из широко распространенного суеверия».
«У андалусцев любовная жизнь, по-видимому, не так сложна, как у жителей северных провинций,— сказал мне дон Хосе де Хуанес, когда я встретилась с ним в Мадриде. — По крайней мере, от них я не получаю так много писем, как с Севера». Может быть, андалусцы более ленивы по части писем, более сдержанны, более послушны и запуганы или родители жестче их контролируют. Вот несколько писем, из которых, по-видимому, можно сделать вывод, что в Андалусии любовные проблемы примерно те же, что и по всей стране.
Российскому читателю предоставляется уникальная возможность познакомиться с серией книг Нины Эптон — английского литератора, искусствоведа, путешественницы,— посвященных любви во всех ее проявлениях и описывающих историю развития главнейшего из человеческих переживаний у трех различных народов — англичан, французов и испанцев — со времен средневековья до наших дней. Написанные ярким, живым языком, исполненные тонкого юмора и изобилующие занимательными сведениями из литературы и истории, эти книги несомненно доставят читателю много приятных минут.
Выдающийся филолог конца XIX – начала XX Фаддей Францевич Зелинский вводит читателей в мир античной мифологии: сказания о богах и героях даны на фоне богатейшей картины жизни Древней Греции. Собранные под одной обложкой, они станут настольной книгой как для тех, кто только начинает приобщаться к культурной жизни древнего мира, так и для её ценителей. Свои комментарии к книге дает российский филолог, профессор Гасан Гусейнов.
Паскаль Казанова предлагает принципиально новый взгляд на литературу как на единое, развивающееся во времени литературное пространство, со своими «центрами» и периферийными территориями, «столицами» и «окраинами», не всегда совпадающими с политической картой мира. Анализу подвергаются не столько творчество отдельных писателей или направлений, сколько модели их вхождения в мировую литературную элиту. Автор рассматривает процессы накопления литературного «капитала», приводит примеры идентификации национальных («больших» и «малых») литератур в глобальной структуре. Книга привлекает многообразием авторских имен (Джойс, Кафка, Фолкнер, Беккет, Ибсен, Мишо, Достоевский, Набоков и т. д.), дающих представление о национальных культурных пространствах в контексте вненациональной, мировой литературы. Данное издание выпущено в рамках проекта «Translation Projet» при поддержке Института «Открытое общество» (Фонд Сороса) — Россия и Института «Открытое общество» — Будапешт.
Ганза – или Ганзейский союз купечества торговых городов на севере Германии – уникальное явление европейской жизни XII–XVII вв. Ганзейские купцы снабжали Запад русскими мехами и воском, польской пшеницей, венгерской и шведской медью. На Восток они возили фламандское, голландское и английское сукно, французские и португальские соль и вина. Во многом благодаря им Скандинавия и Восточная Европа познакомились с западной литературой, готической архитектурой и живописью эпохи Возрождения. В течение 500 лет Ганза способствовала налаживанию экономических, политических, общественных и культурных связей между Западной и Восточной Европой.
Аннотация издательства: «Книга представляет собой критический очерк взглядов двух известных буржуазных идеологов, стихийно отразивших в своих концепциях культуры духовный кризис капиталистического общества. Г. Корф прослеживает истоки концепции «прогрессирующей рационализации» М. Вебера и «критической теории» Г. Маркузе, вскрывая субъективистский характер критики капитализма, подмену научного анализа метафорами, неисторичность подхода, ограничивающегося поверхностью явлений (отрицание общественно-исторической закономерности, невнимание к вопросу о характере способа производства и т.
"Ясным осенним днем двое отдыхавших на лесной поляне увидели человека. Он нес чемодан и сумку. Когда вышел из леса и зашагал в сторону села Кресты, был уже налегке. Двое пошли искать спрятанный клад. Под одним из деревьев заметили кусок полиэтиленовой пленки. Разгребли прошлогодние пожелтевшие листья и рыхлую землю и обнаружили… книги. Много книг.".
Дэниэл Тюдор работал в Корее корреспондентом и прожил в Сеуле несколько лет. В этой книге он описывает настоящую жизнь северокорейцев и приоткрывает завесу над одной из самых таинственных стран мира. Прочитав эту книгу, вы удивитесь тому, какими разными могут быть человеческие ценности.