Глава первая. Арабески и девушки-рабыни
«Вряд ли вы найдете здесь так уж много материалов о любви»,— заметил с иронической улыбкой один профессор — ушедший на покой историк искусства. Я стояла в одном из огромных, прохладных, почти безлюдных залов археологического музея в Мадриде, предаваясь размышлениям о древних статуях иберийских вотивных богинь.>>{1} Еще раз повторив сказанное, он предложил: «Пойдемте со мной. Выпьем horchata[1] в Прадо».
Несмотря на внешний скептицизм, профессору все же было любопытно узнать, как у меня идут дела и что мне удалось узнать о любви в Испании — если вообще что-то удалось. Ведь тема эта до сих пор запретна, а значит, заманчива для исследователя. Мне предлагали помощь почти все испанцы, которым меня представили,— от университетских профессоров до врачей, от пожилых донжуанов до насмешливых студентов,— но с обязательным условием: не называть их имен. Лишь немногие перепуганные ханжи отводили меня в сторонку и восклицали: «Мы ничего не знаем об этом — ничего! Обратитесь к нашей литературе!» Однако история их литературы красноречиво свидетельствует о том, что испанцам больше удавались сочинения о любви божественной, нежели о любви земной.
За ледяным оршадом в Прадо (месте свиданий влюбленных с тех самых пор, как Мадрид стал столицей Испании) профессор поделился со мной некоторой частью своих познаний об иберийской цивилизации и ее достижениях в любви.
— Рассматривая их вазы, вы могли понять,— заметил он,— что иберы были людьми своеобразными; они любили яркие украшения и не слишком интересовались человеческим телом...
— В таком случае,— прервала я его,— неправильно говорить, как это часто делают, что в страхе испанского искусства перед обнаженной человеческой плотью повинно ханжество римско-католической церкви. Испанцы были по характеру стыдливыми еще во времена иберов, задолго до прихода христианства.
Профессор кивнул:
— Видимо, так оно и есть, если судить по обнаруженным находкам. Найдено единственное изображение человеческих фигур на знаменитой вазе из Лирии>>{2}, где под музыку женщины, играющей на сдвоенной лютне, и мужчины с простой лютней четверо женщин и трое мужчин, держась за руки, кружатся в хороводе, похожем на тот, что описывал Страбон>>{3}, считая его характерным для племени лирийских иберов.
— Женщины, видимо, обладали достаточной свободой,— сказала я,— если им позволялось держась за руки танцевать с мужчинами. Большей свободой, чем в последующие времена. И выглядели они весьма живописно. Какие замысловатые головные уборы они носили! В искусстве других европейских народов нет ничего похожего. Лирийские женщины напоминают мне танцовщиц с острова Бали>>{4}.
— Иберы интересовались внешним видом женщин,— сказал профессор. — Из двух дошедших до нас фрагментов из Эфора>>{5} мы знаем, что ежегодно проводились празднества, во время которых женщины щеголяли в нарядах из самотканых материалов, получая за них награды. Во время этих праздников им обмеряли талии поясом стандартной длины — женщин с широкой талией глубоко презирали... Мы всегда восхищались узкими талиями, но ведь их ценили повсюду, а потому я бы не придавал подобным деталям слишком большого значения.
— Но ведь конкурсы «на лучшую талию» проводились далеко не у всех народов! — воскликнула я. — Это так типично для иберов — и для испанцев!
Профессор слегка усмехнулся.
— Вы собираетесь изучать испанскую любовь в хронологическом порядке? — спросил он.
Я покачала головой.
— Думаю, нет. Испания ведь так многолика. Она, в сущности, состоит из нескольких стран. Полагаю, что я должна начать с ...
— ...Андалусии>>{6},— махнул профессор рукой с жестом обреченности. — Романтичная Андалусия! До чего же мне хочется, чтобы вы развеяли этот миф раз и навсегда!
— Давайте встретимся снова, когда я вернусь с Юга,— предложила я. — К тому времени я успею поговорить со многими ан-далусцами.
Профессор рассмеялся.
— Они будут молчать,— сказал он. — Андалусцы о любви не говорят. Они ее воспевают и посвящают ей стихи, но даже не помышляют о том, чтобы анализировать это чувство. Да и не многим испанцам такое придет в голову. В общем, мне было бы интересно узнать, что у вас получится. (Профессор был родом с Севера и с некоторым пренебрежением относился к своим соотечествен-никам-южанам, любителям поиграть на гитаре.)
Большинство испанцев с Севера и даже из центральных областей страны разделяют это пренебрежение, это чувство отчужденности от праздных и колоритных жителей Андалусии — «настоящей Испании» для туристов, Испании «крови, смерти и сладострастия», столь милой сердцам писателей-романтиков. Не потому ли, что в глубине души северяне считают Андалусию едва ли не национальной слабостью, страной излишне чувственной, требующей от человека предельных мужества и находчивости, которые не следует расходовать зря?
«Мы поглощаем всех,— сказал мне один андалусский поэт.— Сюда пришли многие народы и здесь остались, устав от долгих странствий. Вначале халифы>>{7} из дамасской династии Омейядов
