Любопытная - [53]

– Что ж, мой бедный пес, твоя смерть научит твоего хозяина жизни!

Брошенный шар разбился о морду пса – не дернувшись, тот замертво упал на бок. Гостиная наполнилась резким запахом горького миндаля. Сутенер в страхе смотрел на химика.

– Стало быть, вы заключили сделку с дьяволом! – прошептал он.

– Мой бедный Дон Жуан! Ты напоминаешь мне о словах Сен-Симона144 «лишив его страха перед дьяволом, Бог оставил его в худшем из безумий». Ты видел, как я убиваю, сейчас ты увидишь, как я угадываю – я расскажу тебе о твоей жизни.

– Вы знаете историю моей жизни?

– Лучше тебя самого, невежда, – ответил Небо́, закуривая сигарету.

– Ты родился днем, коль скоро походишь на отца – честолюбивого и тщеславного аристократа, ставшего распутником и повстречавшего твою мать у дорожного столба. Ты всегда был подлецом и злодеем, не умеющим работать и унаследовавшим дурной вкус от матери-проститутки. От отца же тебе достались изящество движений и умение скрывать свои чувства – теперь это позволяет тебе не подавать виду, что ты боишься, хотя от страха передо мной у тебя дрожат колени.

Твоя жизнь с минуты появления на свет до первого шага известна лишь твоему покровителю – дьяволу: он не мог оставить того, кому суждено было совершить столько преступлений. Я вижу тебя в рваной одежде, полного решимости выжить в воде, кишащей нечистью незаконной проституции. Ты рано повзрослел и, едва научившись ходить, стал учиться ремеслу, в котором ныне достиг мастерства. Ты стоял на часах, предупреждая проституток о появлении жандармов, ходил для них за покупками и был посыльным, готовым на все на площади Мартир. Ты был хорош собой – женщины угощали тебя сладостями, а мужчины стали дарить тебе свои сверкающие галстуки. В двенадцать ты был Дофином проституции, ты стал героем диалога Лукиана, в котором философ и куртизанка спорят о юноше.

В тринадцать ты стал бить женщин. Впереди загорелся свет твоей звезды – ты умел считать, Дон Жуан, и, коль скоро дьявол наделил тебя талантом идола разврата обоих фронтов, ты не боялся расточать себя, лишь бы дары были щедры. К дьяволу зеленые галстуки и таявшие во рту конфеты! Тебе нужны были деньги, и однажды ты перестал торговать собой и стал великим хозяином позора, коим являешься теперь. Проститутки и сутенеры с гордостью избрали тебя главным, а братья в высоких шляпах позволили тебе быть их союзником. Сюзерен порока, ты собираешь дань со всех бесстыдных злодеев одного из берегов Сены. Вспоминая же о том, что позолоченная запонка на твоем рукаве выплавлена из тридцати грехов, ты думаешь, что статуя халифа неподвижна и позволит тебе и далее оставаться безнаказанным.

– Отчего вам хорошо известна жизнь, столь отличная от той, что прожили вы? – спросил Альфонс.

– Я сказал тебе, что я – ученый. Стало быть, ты думаешь, что наука подобна перегонному аппарату? Изучив повадки животных, я заинтересовался нравами людей своего времени.

– Коль скоро вам известны нынешние нравы, отчего вы оскорбляете меня, будто во мне одном сосредоточено все бесчестье эпохи? Я торговал собой и торгую другими, не правда ли? Покажите же мне того, кто этого не делает! Молодой виконт, взявший в жены старуху или обанкротившуюся; мужчины, которые женятся ради приданого; любовники министерских жен и жен банкиров; знатный господин, променявший дворянскую грамоту на банковские билеты – разве они не продают себя? Разве не уподобились все каторжные тюрьмы Содому, с ведома государства? Разве политики, люди искусства и журналисты не продают совесть, талант и идеи? Посетите один из Салонов – они полны жалких скабрезных картин! Да, я сутенер – как и государство. Государство распоряжается зарегистрированными проститутками, я – уличными. Государство столь же безнравственно, сколь я, вызывающий ваши нападки. Я поднялся на вершину порока – стало быть, я достойный человек.

– Ты – демагог, начитавшийся бульварных романов. Перед аудиторией воров ты наверняка выглядишь умным, и, чтобы обелить себя, обличаешь бесчестье эпохи декаданса. Я принимаю твои притязания – нынешнее общество служит тебе достойным обрамлением, но лишь оттого, что ты – его воплощение, оттого, что ты превосходишь ненавистную мне всеобщую низость. Один убийца играет малую роль, но Марат145, Жозеф Ле Бон146, Каррье147, Кутон148, Колло-д’Эрбуа149, Билло-Варенн150 опасны в своем бессмертии. История хранит имена чудовищ, а религия и нравственность предписывают убивать их до того, как распространится их слава. Если бы я встретил тебя ребенком, зная твое будущее, я убил бы тебя, и едва ли оставлю тебя в живых теперь.

– Вы смешны в своих преувеличениях. В Париже едва ли найдется человек, чья охрана окажется надежнее моей: жандармы считают меня своим другом, преступники – кумиром. За мою смерть вы заплатите дороже, чем за смерть порядочного человека – за меня отомстит закон ножа. Ваша спутница – Ладислас – незаурядная девушка или дама. Я убежден, что вы не станете ввязываться в историю, рискующую ее скомпрометировать. Играя в командора, не следует брать в спутницы даму из высшего общества.

– Ты смеешься надо мной, глупец! Статуя командора не шевельнется ради тебя, но направит исполнителя. Известно ли тебе, для чего дама из высшего общества пришла в твой дом, Дон Жуан Монмартра? Для того, чтобы своим присутствием смягчить мои обличающие слова. Будь мы вдвоем, ты бы слушал меня, насмехаясь, но ты очарован этой женщиной, зная ее всего полчаса. Ты стал бы целовать следы ее шагов, если бы тебе была оказана честь – в легендах Бог позволяет проклятым мельком увидеть ангелов. Целомудренная принцесса – словно соль, разъедающая раны от пыток – ты станешь терпеть их до конца, коль скоро внушаемый мной страх – ничто для тебя в сравнении с одним взглядом этой девушки. Ради нее ты отдал бы своих бесчисленных женщин и свою славу злодея.