Любимая женщина Альберта Эйнштейна - [22]

В 1929 году научный мир шумно праздновал 50-летие Эйнштейна. Сам юбиляр участия в торжествах не принимал, укрывшись на своей вилле близ Потсдама, где принимал избранных друзей – Тагора, Чарли Чаплина, выдающегося шахматиста Эммануила Ласкера и кое-кого еще.

Пока Альберт в лучах славы странствовал по миру, в Германии росли антисемитские настроения. Соотечественники открыто травили Эйнштейна, называя его теории «еврейско-коммунистическим заговором в физике».

Когда зимой 1933 года к власти в Германии пришел Гитлер, Эйнштейн находился по приглашению Калифорнийского политехнического института в Америке, в Пасадене, вблизи Лос-Анжелеса. Кстати, накануне американская «Женская патриотическая корпорация» требовала не пускать Альберта Эйнштейна в США, так как он, по их мнению, является известным смутьяном и коммунистом: «Сам Сталин не связан с таким множеством анархо-коммунистических групп, как Эйнштейн». Получивший все же гостевую визу выдающийся реформатор мироздания ответил «патриоткам» через прессу: «Никогда еще я не получал от прекрасного пола такого энергичного отказа, а если и получал, то не от стольких сразу».

(Все-таки подавляющее большинство феминисток никогда не отличалось ни интеллектом, ни, к сожалению, особой красотой.)

Назначение нового рейхсканцлера Германии не стало для Эйнштейна большой неожиданностью. Чувствовалось, что он уже был готов к такому повороту событий. Покидая виллу Капут, Альберт Эйнштейн грустно посоветовал Эльзе:

– Посмотри на нее хорошенько.

– Почему?

– Потому что больше ты ее не увидишь.

Уже через два дня после воцарения Гитлера на имперском троне Эйнштейн обратился к руководству Прусской академии наук с просьбой выплатить ему полугодовую зарплату сразу, а не к началу апреля, как было оговорено ранее. Жизнь показала, что такая неожиданная предусмотрительность ученого была нелишней. Уже 27 февраля 1933 года своей сердечной подружке Маргарет Лебах он писал: «Из-за Гитлера я решил не ступать больше на немецкую землю... От доклада в Прусской академии я уже отказался».

В нью-йоркском консульстве Германии Эйнштейн долго беседовал с немецким дипломатом.

– Герр Эйнштейн, если вы не чувствуете себя виновным, с вами на родине ничего не случится, – пытался заверить его германский консул. – Вас ждут, вам будут оказаны все знаки внимания и почтения...

Но когда официальная часть закончилась, дипломат, опустив глаза, тихо сказал:

– Теперь, когда мы можем поговорить по-человечески, и я могу вам сказать, что вы поступаете именно так, как и следует поступать.

И поднес указательный палец к губам.

* * *

Эйнштейн с удовольствием откликнулся на просьбу корреспондентки газеты «Нью-Йорк уорлд телеграм» Эвелин Сили прокомментировать события, происходившие в ту пору в Германии: «Пока у меня есть возможность, я буду находиться только в такой стране, в которой господствуют политическая свобода, толерантность и равенство всех перед законом. Политическая свобода означает возможность устного и письменного изложения своих убеждений, толерантность – внимание к убеждениям каждого индивидуума. В настоящее время эти условия в Германии не выполняются. Там как раз преследуются те, кто в международном понимании имеет самые высокие заслуги, в том числе ведущие деятели искусств. Как любой индивидуум, психически заболеть может каждая общественная организация, особенно когда жизнь в стране становится тяжелой. Другие народы должны помогать выстоять в такой болезни. Я надеюсь, что и в Германии скоро наступят здоровые отношения и великих немцев, таких, как Кант и Гете, люди будут не только чествовать в дни редких праздников и юбилеев, но в общественную жизнь и сознание каждого гражданина проникнут основополагающие идеи этих гениев». Нью-йоркское интервью было перепечатано ведущими мировыми изданиями. Эйнштейна напрасно считали наивным гением. Он гораздо быстрее многих политиков понял, что ожидает Веймарскую республику в будущем. И весь мир тоже.

При этом он был не одинок. Чарли Чаплин прямо с экрана смеялся над Гитлером: «Его приветственный жест откинутой назад от плеча рукой с повернутой кверху ладонью всегда вызывал у меня желание положить на эту ладонь поднос с грязными тарелками.

«Да он полоумный», – думал я. Но когда Эйнштейн и Томас Манн были вынуждены покинуть Германию, лицо Гитлера уже казалось мне не комичным, а страшным...»

Нацистов дико бесили антигитлеровские заявления Эйнштейна. Геббельсовская пропаганда развернула широкую кампанию в печати с прямым призывом: «Убить Эйнштейна!» Нацистские газеты публиковали его портреты с подписью: «Эйнштейн. Еще не повешен». За его голову предлагалось пятьдесят тысяч марок. На сей счет Эйнштейн, смеясь, успокаивал Эльзу: «А я и не подозревал, что моя голова стоит так дорого». Руководитель группы «Немецкая физика» лилипут Ленард высокомерно пытался куснуть Гулливера Эйнштейна: «Наиболее важный пример опасного влияния еврейских кругов на изучение природы представляет Эйнштейн со своими теориями и математической болтовней, составленной из старых сведений и произвольных добавок... Сейчас его теория разбита вдребезги – такова судьба всех изделий, далеких от природы. Но ученые с солидными в прошлом трудами не могут избежать упрека: они допустили, чтобы теория относительности могла найти место в Германии. Они не видели или не хотели видеть, какая это ложь, выдавать Эйнштейна – в науке и в равной степени вне ее – за доброго немца...»