Любимая женщина Альберта Эйнштейна - [24]

Бог не играет в кости, обычно повторял Эйнштейн. И писал своему коллеге Максу Борну: «Я очень хорошо понимаю, почему вы считаете меня «упрямым старым грешником», но ясно чувствую, что вы не понимаете, как я оказался в одиночестве на своем пути. Это вас, конечно, позабавит, хотя навряд ли вы способны верно оценить мое поведение. Мне доставит большое удовольствие изорвать в клочья вашу позитивистско-философскую точку зрения».

Дома его, конечно, по-прежнему опекала Эльза и все та же мисс Элен Дюкас. К ней он благоволил намного больше, чем к жене. В сущности, именно Элен стала его домашним гением, снимавшим с вселенского научного гения все тяготы повседневной жизни одной ей известным способом...

В 1934 году Эйнштейна приглашает в гости президент Франклин Рузвельт. В Белом доме ученый имел с ним задушевную беседу и даже был оставлен на ночлег. С тех пор он имел карт-бланш на любые непосредственные контакты с лидером Соединенных Штатов.

Видеть у себя в доме самого Альберта Эйнштейна почитал за честь весь высший свет Америки.

НЬЮ-ЙОРК – ПРИНСТОН, 1924 и другие годы

Очутившись в Нью-Йорке, Коненков не стал менять своих московских привычек. По пуританскому Бродвею он расхаживал в косоворотке, с пушистым котом Рамсесом на плече и в сопровождении Маргариты, ногти которой вызывающе отливали изумрудным перламутром, а на стройных ножках серебрилась паутинка прозрачных чулок.

Очень быстро очаровательная Маргарита в светских кругах Нью-Йорка стала не менее популярной, чем Сергей Коненков и его работы. Когда ее бывшая квазисоперница Наталья Кончаловская, которая вместе с мужем, советским коммерсантом (и разведчиком), тоже приехала в Штаты, то сразу отметила, что Маргарита «весьма органично восприняла светскую жизнь».

Нью-йоркская мастерская Коненкова довольно скоро получила такую же экстравагантную популярность, как и прежний флигель в Москве, на Пресне. Сергей Тимофеевич соорудил резной деревянный бар, играл для гостей на гармошке, и вообще был душой любой компании.

Здесь стали появляться молодые люди, явно симпатизирующие хозяйке. Она словно вышла из тени Коненкова и оказалась в центре светских интрижек и романов. Этому в немалой степени способствовали новые работы Коненкова «Струя воды», «Вакханка», «Бабочка» и другие, для которых грациозная Марго позировала обнаженной. Работы имели колоссальный успех, а главное – были легко узнаваемы.

Глядя на Маргариту, мужчины вспоминали скульптурные работы, млели, таяли, теряли головы и бесстыдно раздевали хозяйку глазами. Но, боже, как хотелось бы руками!..

* * *

Когда в 1925-м на гастроли в Нью-Йорк пожаловал Московский Художественный театр, на его спектакли слеталась вся «русская Америка». В честь артистов Федор Иванович Шаляпин устроил роскошный прием. Разумеется, были приглашены и Коненковы.

В центре блестящей шумной толпы, само собой, был Шаляпин. Его могучий голос был слышен повсюду. Казалось, он был одновременно в разных местах огромного зала. Марго, как гимназистка, радовалась знакомым лицам актеров: «Ой, Станиславский... Книппер-Чехова... Сереж, смотри, Качалов... А вон – Москвин...»

Федор Иванович, увидев Коненковых, тут же, рассекая толпу, двинулся к ним. Обнял Сергея, нежно поцеловал ручку Маргарите, внимательно глядя ей в глаза.

И началось веселье. С московским размахом!

Шаляпин усадил Коненковых неподалеку и, оставаясь за столом самим собой, – шутил, острил, громко и заразительно смеялся, балагурил – при этом неотрывно смотрел на свою старую (хотя почему же старую? Вовсе нет!) знакомую по имени Марго. В самый разгар приема, когда кое-кто из господ артистов уже принялся вольно разгуливать по залу, покуривая диковинные гаванские сигары, кто-то вполголоса напевал романс, кто-то, пользуясь волей, читал (вслух!) Мережковского, а кто-то заботливо поддерживал за талию захмелевшую подругу в надежде на будущие ночные утехи, Шаляпин по-особому взглянул на Маргариту. Она понимающе кивнула.

Федор Иванович протянул даме руку, они встали и на глазах у всех медленно удалились из общего зала в соседнюю комнату. Это выглядело довольно вызывающе. Один лишь Коненков не обратил внимания на исчезновение супруги. Он был слишком увлечен беседой с Сергеем Васильевичем Рахманиновым, который держался особняком, стоя у колонны в глубине зала. Композитор чрезвычайно интересовал Сергея Тимофеевича не только как выдающийся музыкант, но и как возможная модель для будущей работы. Лицо Рахманинова, ясно видел скульптор, было просто находкой. В нем все было просто, но вместе с тем глубоко индивидуально, неповторимо.

– До чего же обаятелен Шаляпин, когда он в духе, – как ни в чем не бывало отпускал обязательные комплименты организатору приема Коненков. И увидел, что замкнутый и скромный Рахманинов улыбнулся его словам, отчего стал как-то проще, «домашней».

– Да, в этом у Феди нет соперников, – произнес композитор, следя взглядом за удалявшейся парой. – Он умеет быть обворожительным... А у вас очень красивая жена, Сергей Тимофеевич. Я вам просто завидую...

– Да-да, – рассеянно согласился Коненков, оглядываясь в поисках своей спутницы.