Лягушки - [100]

Нависла опасность посерьезнее, сенсей, я заметил, что приближается этот свирепый как тигр мальчишка. Кусочки кальмара на стальных шпажках уже съедены, – теперь они вонзятся глубже, к тому же вдруг стало ясно, что мальчишка – сын этой плюгавенькой, а толстуха – наверняка его тетка. Инстинкт самосохранения заставил меня с трудом подняться на ноги, бежать, бег – мой конек, за долгие годы благополучной жизни я и запамятовал, что когда-то был прекрасным бегуном. Теперь же, в момент смертельной опасности, эта замечательная способность вдруг вернулась. Тетки еще пытались задержать меня, мальчишка тоже громко орал, а я завывал, как загнанный в угол пес. Весь в крови, с оскаленными зубами, я рассчитывал, что своим видом тоже нагоню на них страха, потому что, взвыв, заметил, как на их лицах появилось отупелое выражение, а я к женщинам с таким выражением на лице всегда исполняюсь глубокого сочувствия. Воспользовавшись тем, что они застыли в отупении, проскользнул меж двумя машинами и пустился бежать. Беги, Вань Цзу, беги, Вань Сяо Пао, пятидесятилетний ты вновь обрел способность мчаться как ветер. И я устремился по этой улочке, где пахло жареной курицей, воняло рыбой, щекотал ноздри запах бараньего шашлыка и разносилось множество других не знакомых мне ароматов. Ноги стали легкими как травинки, ступишь – земля будто невероятно пружинит, со следующим шагом получаешь еще большую движущую силу, и вот я уже олень, джейран, легкий, как ласточка, сверхчеловек, способный достичь поверхности Луны. Я ощущал себя конем, ферганским скакуном «ханьсюэма»[103], который копытом может сбить летящую ласточку, беспечным небесным жеребцом…

Но это ощущение оказалось лишь кратковременной фантазией. На самом деле я задыхался, глотка горела, сердце бухало как барабан, грудь тяжело вздымалась, голова распухла как черпак, в глазах темнело, словно кровеносные сосуды вот-вот лопнут. Мои слабые силы держались лишь благодаря инстинкту самосохранения, я был в полном смысле слова при последнем издыхании. Со всех сторон неслись громоподобные крики «Бей его!». Передо мной сначала вырос молодой человек с большущей бородой в черном суньятсеновском френче[104]. Его зеленые глаза походили на светлячков, что толкутся в воздухе глубокой ночью на горной дороге. В тот самый момент, когда он уже почти схватил меня своими бледными пальцами, я открыл рот и плюнул в него кровью, из-за чего его бледное лицо на время стало другого цвета. Послышался истошный вопль, и, схватившись за голову, он опустился на корточки. Душа моя исполнилась сожаления, сенсей, я понимал, что, встав у меня на пути, он действовал правильно, это говорит о том, что он благодетелен и благороден. А я плюнул кровью, как каракатица, которая выбрасывает из себя облако жидкости, чтобы спасти себе жизнь. Все лицо ему перепачкал и глаза залил, искренне пожалев об этом. Будь я человек возвышенный, пускай за спиной у меня острые ножи, все равно следовало бы остановиться, выразить сожаление и попросить прощения. Но я этого не сделал, сенсей, даже в глаза Вам посмотреть стыдно. Потом несколько благородных мужей, стоявших у дороги с высокоторжественным видом, кричали «Бей его!», но ни шагу вперед так и не сделали; наверное, я своим трюком с кровавым плевком смелости-то у них поубавил; они швыряли в меня полупустые бутылки из-под кока-колы, и эта коричневая жидкость с желтоватой пеной – символ американской культуры – оставалась у меня за спиной…

Все когда-нибудь заканчивается, сенсей, сколько бы ни было хорошего, сколько бы ни было плохого, все заканчивается. Эта погоня и бегство – уже не понять, было это на самом деле или нет – подошли к концу, когда, израсходовав последние силы, я рухнул у входа в Китайско-американский совместный центр по уходу за матерью и ребенком. Из укрытого зеленью, изливающего во все стороны ароматы двора как раз выезжал, сверкая, как голубой сапфир, лимузин «BMW». Мое падение наверняка произвело на сидящих в машине чрезвычайно неблагоприятное впечатление: я был весь в крови и походил на упавшего с неба мертвого пса. Сначала они перепугались, потом расценили это как плохой знак. Известное дело – чем человек богаче, тем он суевернее, уровень богатства и уровень суеверия прямо пропорциональны. Знаю, что они больше бедных верят в судьбу, больше дорожат жизнью. Это встречается сплошь и рядом. Бедный машет на все рукой, мол, разбился кувшин, так он и был треснутый, а богатый держит свое богатство обеими руками, как драгоценный бело-синий фарфор. Когда я вдруг упал перед машиной, этот «BMW» был похож на ошалевшего жеребенка, который задрал передние копыта и, вытаращив глаза, издал испуганное ржание. Из-за этого я особенно остро почувствовал свою вину – извините меня, ох извините. Дернулся всем телом, чтобы отползти в сторону и пропустить «BMW», но не смог даже пошевелиться, словно пришпиленная букашка. Вспомнилось скверное развлечение детских лет, мы забавлялись так, даже когда подросли: кнопкой или колючкой прикалывали голубоватую или зеленую букашку за хвост к земле или стене, а потом наблюдали, как они барахтаются, как пытаются спастись бегством, и им не совладать с непослушным телом. Тогда я не чувствовал никакой жалости, было даже весело. По сравнению с букашками я был больше, настолько больше и сильнее, что они даже не могли себе представить. Для них я был таинственной силой, которая причиняла им все беды. Букашка даже не чувствовала моей руки, творящей это злодеяние, она могла ощущать лишь кнопку или шип. И вот теперь я испытал мучения, которые выпадали на долю загубленных мной букашек. Простите, букашки мелкие, правда, простите меня, I am sorry!