Лукьяненко - [30]

Не один из собравшихся при такой вести понадвинул шапку на самые брови и затылок поскреб — вспомнил о семье, о детях своих, о сынах в первую очередь, конечно, о том, что и без того с таким трудом сколоченное добро и хозяйство подкосятся за несколько месяцев, лишенные мужской силы и хозяйского глаза. Да и самим придется ли голову снести в такой заварухе?

— Ага, опять ахвицера да кадеты идут на нашу шею садиться?! Разговоры только одни кругом — революция, революция!.. Где ж она, когда панство не сегодня завтра вернется?! — визгливо выкрикнул какой-то длинный, как та камышина, казак с хуторов.

— Гайда по хатам, а там бог даст день и бог даст пищу, — откликнулся голос из середины.

— Ну, то мы еще посмотрим, как и что вы запоете, когда завтра утречком сам Корнилов сюда нагрянет. А то вы все широкие здесь, пока возле баб сидите! — выкрикнул на весь сбор Малиночка Максим. И повернули в его сторону головы.

— Ото и я про то ж. Казав слепый — побачим. А то, что ты казав, так видали мы таких страшных. И что ты своих офицеров ждешь не дождешься — про то тоже, знаем, — отрезал ему парикмахер Искра.

…До вечера, препираясь, гудел сбор, шарахался то вправо, то влево. Так на корабле, попавшем в бурю, вода перебирается от одного борта к другому…

К сумеркам от отдельского комиссара из Славянской получили телеграмму. В ней категорически приказывалось любыми путями сорвать вербовку ивановцев для корниловской авантюры.

И тогда, в тот самый вечер, на том же сборе, уже с крыльца правления Никифор Донцов бросил над беспокойными головами:

— Не признаю я никаких офицеров, ни атаманов! Расходись по домам!

Услышав такое, все шесть присяг тут же разбежались без дополнительных разъяснений.

С того вечера еще на несколько месяцев установилась в станице Советская власть. Комиссаром Оставался Никифор Донцов.

Вскоре пришла весть, что при штурме Екатеринодара Корнилов, переправившийся через Кубань под Елизаветинской по мелкому броду, был убит в своем штабе уже в виду самого города, с его видневшимися прямыми улицами, куполами соборов и церквей, с башенками угловых гостиничных домов на центральных улицах, — уже в виду этого южного городка, отделенного от белого небольшого домика с тополями-часовыми неглубокой лощиной, был убит российский Кавеньяк. Убит был и его любимец полковник Неженцев, и сразу рухнул, казалось бы, так хорошо задуманный план вовлечения Кубани в орбиту генеральских белых страстей…

Возвращаясь из реального домой, Павел с Васильком часто подолгу задерживались у правления. Немало историй довелось им услышать здесь в последнее время. На этот раз невысокий сухощавый казак с Георгиевским крестом неспешно продолжал в окружении нескольких станичников, видно, недавно начатый разговор:

— Ну, что с того, что я пластуном три года пробыл на турецком фронте? По горкам лазили, по окопчикам сидели… Турок плохой вояка был: чуть что не так — тикать.

Про революцию знали. Знали, что в Питере царя свергли. Это слышали от грамотных. Как отдых, собирались вокруг них, и те объясняют, что будет теперь новая жизнь, такая, чтоб всем вместе, а не по одному, каждый себе, работать и жить также. Ну, к примеру, по десять-пятнадцать человек, а то, что сделают, потом поровну делить будем. Большинство не могло в голову никак взять, качали головами и спрашивали: «Как оно так делить можно поровну, когда работают не все равно, а як лэдар, то кто ж за него робыть буде?»

Почему пластуном пошел? А как могла мать справить коня и снаряжение, когда у нее на руках шесть ртов сидело и я самый старший?

Служили… Кинжалы стали ненужные в окопах — трехлинейная винтовка выдавалась вместе со штыком. Так что повыкинули те кинжалы…

А в турецких купальнях? Вода горячая идет из-под земли, над этим местом и стоит куполом купальня. Сходить в воду нужно по приступкам — все ниже, ниже, пока и плыть можно, если хочешь. А сразу в воду войти нельзя — огнем обжигает.

Помню еще одно диво — положат солдаты яйцо в воду — оно сварится всмятку, а когда остынет, то опять свежим станет. Это нас хлопчики-турчата научили. Месяц всего постояли на одном месте, а детишки научились уже по-нашему говорить. Их там как каши. Посуда у них вся медная, а вот железо на вес золота. Сломанный серп не выкидывают — сдают по небольшой цене в магазин, и только тогда им отпускают новый. Ходят все от мала до велика в домотканом. Все-все — до сукна и ковров — делают на дому. Слышали мы тогда, что вырезают турки армян, целые селенья вырезали, чтоб русских не ждали и чтоб не помогали им…

А воды лучшей и нет, как там, под Эрзрумом. И уголь там находили прямо в горах, в скале — турки выбирали, видно, для топки, да всего не выберешь — так стена черная и осталась нетронутой стоять.

Вот это турецкий фронт такой у меня был, — закончил рассказчик, неспешно скручивая козью ножку.

Да, куда только не забрасывала судьба ивановцев — по всей России-матушке, со всех краев съезжались в родной угол ее сыны, и не было конца рассказам и «охам» станичников — шутка ли, кто в Грузии самой, в Туретчине, в Польше, в Москве, в Питере. Было тут чему удивляться!..

Глава вторая