Лукреция - [5]

Но облик царский предал ты позору…

Я умоляю сонмы высших сил

Тебя сурово покарать, как вора!

Ведь ты не то, чем кажешься, коль скоро

Ты кажешься не тем, что есть — царем!

Царь должен бой, как бог, вести со злом!

Какими в старости блеснешь делами,

Когда полна злодействами весна?

И, возмущаясь царскими сынами,

Что ж может от монарха ждать страна?

Запомни — даже подданных вина

Хранится долго в памяти народа,

А деспот царь — неизгладим на годы!

И лишь насильно будешь ты любим,

Владык же добрых любят и страшатся…

Ты все простишь преступникам любым,

Раз мог в злодействах с ними поравняться!

Не лучше ль будет с ними не сближаться?

Цари — зерцало и наука нам,

А мы стремимся подражать царям!

Ужели ты в тенетах вожделенья?

Одумайся — ведь ждет тебя позор!

Ужель ты зеркало, где отраженье

В грехах погрязшей власти видит взор?

Бесчестным прослывешь ты с этих пор,

Позор ты вместо славы избираешь,

Развратом имя доброе пятнаешь.

Будь тверд душой! Богами я молю:

Пусть сердце чистое уймет желанья…

Меч для добра дарован королю,

Ты должен в гидре зла убить дыханье!

Ты выдержал ли это испытанье,

Коль, вслед плетясь, бормочет гнусный Грех,

Что ты открыл порочный путь для всех?

Ты содрогнулся бы от мерзкой сцены,

Когда другой бы это совершил.

Себе прощаем все — вины, измены,

Себя карать кому достанет сил?

А брата б ты за тот же грех казнил!

Тот в мантию порока облачится,

Кто на свои злодейства лишь косится!

К тебе, к тебе мольба воздетых рук!

Не поддавайся похоти безмерной,

Из бездны вознесись в надзвездный круг,

Отбросив мысль, исполненную скверны,

И пламень мутный усмиришь, наверно…

Туман сметая с ослепленных глаз,

Ты пощади меня на этот раз!»

«Довольно, — он прервал, — потоки страсти

Лишь пуще свирепеют от преград,

Задуть свечу у вихря хватит власти,

Но с ним пожары яростней горят.

Пусть вносят в океан ручьи свой вклад

И пресных вод становится все боле,

Но в нем они не убавляют соли».

Она в ответ: «Ты — властный океан,

Но в ширь твою безбрежную впадают

Бесчестье, похоть, ярость и обман,

Они всю кровь владыки оскверняют

И в зло добра громады превращают.

Не ты потоки грязи растворил,

А захлестнул твои просторы ил.

Ты станешь их рабом, они — царями,

Ты канешь вниз, они взметнутся ввысь,

Тебя пожрет их яростное пламя,

Чьи языки надменно вознеслись.

Нет, натиск мелочей разбей, крепись:

Кедр не склоняется перед кустами,

А душит их могучими корнями.

Восстанье дум подвластных усмири…»

«Молчи! — взревел он. — Больше не внимаю!

Мне покорись, а нет — тогда смотри!

Сопротивленье силой я сломаю!

А после сразу же швырну тебя я

В постель, туда, где раб презренный спит,

И пусть падут на вас позор и стыд!»

Он смолк и факел погасил ногою:

Всегда разврату ненавистен свет,

Злодеи дружат с темнотой ночною,

Чем гуще тьма, тем жди страшнее бед!

Волк разъярен — овце спасенья нет!

Ей рот рукой он плотно зажимает,

И вопль в устах безгласно замирает.

Волнующейся пеленой белья

Он заглушает жалкие рыданья,

Не охлаждает чистых слез струя

Тарквиния палящее дыханье.

Неужто же свершится поруганье?

О, если б святость слез ее спасла,

Она бы слезы целый век лила!

Утраченное жизни ей дороже,

А он и рад бы все отдать назад…

Покоя не нашел злодей на ложе,

За миг блаженства мстит нам долгий ад!

Оцепенелые желанья спят,

Ограблена Невинность беспощадно,

Но нищ и чести похититель жадный.

От крови пьяный ястреб, сытый пес,

Утратив нюх и быстроту движенья,

На землю бросит жертву ту, что нес

В когтях, в зубах, дрожа от наслажденья.

Вот так бредет Тарквиний в пресыщенье…

Вкус, насладившись и уже без сил,

Всю волю к обладанью поглотил.

Греховной бездны этой пониманье

В каких глубинах мысли ты найдешь?

Уснет в блевоте пьяное Желанье,

И нет в нем покаянья ни на грош.

Бушующую Похоть не уймешь!

Она, как в скачке, рьяно к цели рвется

И лишь в бессилье клячей поплетется.

Но бледность впалых щек, и хмурый взгляд,

И сонные глаза, и шаг усталый

Все это значит, что бредет назад

Желанье, что все ставки проиграло.

В пылу оно с Пощадой в бой вступало,

Но плоти яростный порыв поник,

И просит сам пощады бунтовщик.

Так было ныне и с владыкой Рима,

Кто предавался пламенным мечтам:

Он приговор себе неотвратимый

Сам произнес: бесчестье, вечный срам!

Низвергнут в прах души прекрасный храм…

В развалинах толпа забот собралась,

Им любопытно, что с душою сталось.

Она в ответ им: «Мой народ восстал,

Мятеж разрушил здание святыни,

Сиявший свет бессмертья отблистал,

Я в рабство смерти отдана отныне

И жизнь свою должна влачить в унынье!»

Все бедствия предвидела она.

Но власть над ними ей не суждена.

Так размышляя, он во тьме крадется

Победный пленник, приз свой потеряв…

Неисцелимой рана остается!

А жертва, что он бросил, истерзав,

Лежит в слезах, лишенная всех прав…

Он ей оставил сладострастья бремя,

Сам ощущая гнет вины все время.

Он прочь, как вороватый пес, бредет,

Она, как в чаще лань, изнемогает,

Он свой поступок и себя клянет,

Она в тоске ногтями грудь терзает,

Он, весь от страха потный, уползает,

Она осталась, проклиная ночь,

Он, свой восторг кляня, уходит прочь.

Уходит он, сторонник веры новой,

Она одна — надежды больше нет,

Он жаждет, чтоб рассвет блеснул багровый,

Она — чтобы померк навеки свет.

«День озарит всю глубь полночных бед,

Она твердит, — невмочь глазам правдивым