Лукреция - [4]

И побледнели башенки пустые.

Кровь хлынула в таинственный покой,

Где госпожа властительная дремлет,

Напомнить об осаде роковой:

И вот уж сердце тайный страх объемлет,

Открыв глаза, она с тревогой внемлет,

Встречает, взор беду со всех сторон:

Он факелом чадящим ослеплен.

Бывает так, что женщина кошмаром

Во тьме ночной от снов пробуждена:

Ей призраки почудились, недаром

Трепещет от волнения она…

О ужас беспредельный! Так полна

Лукреция и страха и печали:

Пред ней живые призраки предстали.

Она дрожит, вся с головы до ног,

От страха, как подстреленная птица…

Видений фантастических поток

Пред ней в тумане пенится и мчится:

Он лишь в уме расстроенном родится!

Непослушаньем глаз ум разъярен,

И тайный ужас в них вселяет он.

Уже рука на грудь белее снега

Легла, как разрушительный таран,

И сердце, утомленное от бега,

Уже на грани гибели от ран…

Злодей готовит штурма ураган:

Не жалость в нем, а яростное пламя…

Прорвался враг, и город взят войсками!

Сперва язык трубою громовой

Противника зовет к переговорам,

Но бледный лик над простынь белизной

Ответствует презреньем и укором…

Молчит Тарквиний, он не склонен к спорам!

Она упорствует: «Как он посмел?

И в чем источник этих страшных дел?»

Он отвечает: «Твой румянец алый!

Ведь даже лилия пред ним бледна

И роза от досады запылала…

Лишь в нем и заключается вина!

Моя душа решимости полна

Взять замок твой! Сама ты виновата,

Что предали тебя твои солдаты!

Но ты меня напрасно не кляни:

Здесь красота расставила капканы…

Тебя во власть мае отдали они,

Чтоб мог я наслаждаться невозбранно.

Я к цели шел с могуществом титана:

Хоть разум вожделенье сжег дотла,

Но вновь желанье красота зажгла!

Я знаю, что меня подстерегает,

Я знаю, что шипы — защита роз,

Что пчелы жалом мед свой охраняют…

И без сравнений ясен тут вопрос.

Но я горю, я не боюсь угроз.

Желанье жжет — подобно всем влюбленным,

Оно не повинуется законам!

Я в глубине души уже постиг

То зло, тот стыд, ту скорбь, где я виною,

Но зов любви всевластен и велик,

Желанье к цели ринулось стрелою…

Пусть слезы взор мне застилают мглою.

Пусть ждут меня презренье и вражда

Я сам стремлюсь туда, где ждет беда!»

И вот уж меч в руках его блистает…

Так сокол, совершающий полет,

Малютку птичку тенью крыл пугает,

И клюв искривленный добычи ждет.

Разящий меч Лукрецию гнетет

Она угроз Тарквиния страшится;

Так бубенцом пугает сокол птицу.

«Ты нынче в ночь моею стать должна!

Сопротивленье одолеет сила…

А нет — убью! Скажу — во время сна,

Узнав, что ложе ты с рабом делила.

И честь твою с тобою ждет могила!

Убив раба, в постель к тебе швырну,

Чтоб людям доказать твою вину!

А муж твой будет жить, узнав презренье,

Всем светом заклейменный с этих пор…

Твоих друзей постигнет униженье,

Твоих детей — безвестность и позор,

А ты, потомству горестный укор,

В поэме будешь на века воспета:

И не забудется поэма эта!

Но уступи — и я союзник твой!

Ведь тайный грех похож на мысль без дела!

И ради цели высшей и благой

Проступок мелкий мы свершаем смело.

В крупицах яд не гибелен для тела…

В искусной смеси он, наоборот,

Нередко исцеленье нам дает.

Хоть ради собственных детей и мужа

Отдайся мне… Семье не завещай

Стыд, коего на свете нету хуже,

На отчий край позор не навлекай!

Страшнее рабства он, не забывай,

Ужаснее уродства от рожденья:

Там — грех природы, здесь — грехопаденье!»

И взор смертельный василиска он

На жертву устремил и замолкает…

В ней символ благочестья отражен:

Она, как бы в пустыне, умоляет,

Как лань, которую орел терзает…

Но хищник и не слышит этих слое,

И он на все от голода готов.

Когда долинам угрожают тучи,

Вершины гор в туманной дымке скрыв,

Из недр земли взметнется вихрь летучий,

И тучи прочь влечет его порыв:

Он сдержит ливень, облака разбив…

Так голос нежный удержал злодея:

Ведь сам Плутон внимал игре Орфея[6].

Но это лишь игра. Как хищный кот,

Он хочет с бедной мышкой порезвиться…

Вид жертвы будит в нем водоворот

Страстей, которым не угомониться,

Не хочет сердце на мольбу склониться…

Ведь даже мрамор рушит ярость гроз,

А похоть распаляется от слез.

Ее глаза с печальною мольбою

На грозные черты устремлены…

Ее слова, исполнены тоскою,

Текут, очарования полны…

Но иногда, — невнятны и темны,

Они в смятенье вдруг прервутся сразу,

И снова начинать ей надо фразу.

И заклинает вновь его она

Юпитером всесильным, честью, славой

И дружбой, что обетом скреплена,

Законами страны, и мыслью здравой,

И всей вселенной властью величавой,

Чтоб в комнату свою вернулся он,

Рассудку, а не страсти покорен!

И говорит: «Такой ценой позорной

За хлеб и соль ты другу не плати

И не мути источник благотворный,

Не оскверняй священные пути…

Лук опусти и жертву отпусти:

Стрелку не к чести это дело злое

В запретный месяц лань разить стрелою!

Мой муж — твой друг! Меня ты пощади!

Ты так могуч — уйди, себя спасая.

И птицу из сетей освободи!

Ведь ты не лжец, зачем же ложь такая?

О, если б вздохом сдуть тебя могла я!

Не чуждо горе женское мужам:

Ужель ты глух к моленьям и слезам?

И стоны, словно волны океана,

Бьют прямо в сердце — в скалы и гранит,

Его смягчить стараясь неустанно:

Волна и камень в капли превратит!

О, если ты бронею скал покрыт,

То пусть гранит слезами растворится,

Пусть жалость вступит в медные бойницы!

Ты, как Тарквиний, мною принят был!