Лукреция - [3]

С надеждой и сомнением в глазах.

Но он совсем запутался в речах

Двух этих спутников и в самом деле:

То вдруг замрет, то снова рвется к цели.

Ее небесный облик перед ним,

Но рядом с ней он видит Коллатина…

Взгляд на нее — и вновь он одержим,

Взгляд на него — и вновь душа невинна,

И нет о вожделенье и помина,

Добру внимает сердце, хоть оно

Пороком все-таки заражено.

Но снова силы гнусные храбрятся,

Им по сердцу его веселый пыл…

Как из минут часы и дни родятся,

Так их поток в нем ум заполонил

И лестью подлой голову вскружил.

Подхлестнутый безумством и гордыней,

К Лукреции отправился Тарквиний!

Опочивальню сторожат замки!

Но взломаны они его рукою…

И вот, замками встреченный в штыки,

Крадется вор, не ведая покоя.

Скрежещет в двери что-то там такое,

И хищно в темноте визжит хорек,

И трус не слышит под собою ног.

Все двери с неохотой уступают,

А ветер в щелях воет перед ним

И факел поминутно задувает,

Тарквинию в лицо бросая дым

И путь окутав облаком густым.

Но в сердце тлеет жгучее желанье,

Вновь разжигая факел от дыханья.

Лукреции перчатку на полу

Он при неверном свете замечает

И, с тростника схватив ее[5], иглу

Под ноготь неожиданно вонзает…

Игла как будто бы предупреждает:

«Шутить со мной нельзя! Ступай назад!

Здесь даже вещи честь ее хранят!»

Препятствия злодея не смущают,

Им даже смысл он придает иной:

Дверь, ветер и перчатку он считает

Лишь испытаньем, посланным судьбой,

Иль гирями, которые порой

Ход стрелок тормозят на циферблате,

Ведя минуты медленно к расплате.

«Ну что ж, — он мыслит, — эта цепь преград

Как в дни весны последние морозы…

Они сильней о радости твердят,

И птицы звонче свищут в эти грозы.

Борьба за клад всегда таит угрозы:

Пираты, скалы, мели, ураган

Все в океане встретит капитан».

Он к двери спальни медленно подходит,

За нею скрыт блаженства рай земной…

Он от задвижки взора не отводит

Преграды между злом и красотой.

Почти кощунствует безумец мой:

Он начинает небесам молиться,

Чтоб помогли они греху свершиться.

Но вдруг молитву дерзкую прервав

(В которой он просил благие силы

Ему помочь, блаженством увенчав,

И чтобы все благополучно было),

Опомнился: «Ну как ты глуп, мой милый!

Твою мольбу отбросит небо прочь…

Нет, не захочет мне оно помочь!

Любовь, Удача — будьте мне богами!

Решимость закаляет волю мне…

Ведь мысль, не подкрепленная делами,

Мелькнув, растает дымкой в тишине.

Так тает страха лед в любви огне…

Луна зашла, туманы и затменья

Позор мой скроют после наслажденья».

Рукой преступной он рванул замок

И в дверь ногой ударил дерзновенно…

Сова близка, голубки сон глубок,

Предательством здесь пахнет и изменой!

От змей мы удираем прочь мгновенно…

Но спит она, и страх неведом ей,

Безгрешной жертве яростных страстей.

И, крадучись, он в комнату вступает

И видит белоснежную постель…

Но занавес Лукрецию скрывает.

Глаза горят — злодей приметил цель,

А сердце, словно в нем бушует хмель,

Дает рукам тотчас же приказанье:

Снять облако, открыв луны сиянье.

Как огненное солнце иногда,

Прорвав туман, нам взоры ослепляет,

Так и его глаза, взглянув туда,

Где высший свет властительно сияет,

То жмурятся, то без конца мигают…

Виной тут свет, а может быть, и стыд,

Но взор еще ресницами прикрыт.

Томились бы глаза его в темнице.

Тогда б они не причинили зла,

Тогда бы с мужем счастьем насладиться

Лукреция невинная могла…

Но их в плену недолго держит мгла,

И губит взгляд зловещий вожделенья

И жизнь и счастье ей в одно мгновенье.

Румянец щек над белою рукой…

Подушка тоже жаждет поцелуя.

И, с двух сторон ее обняв собой,

Она в тиши блаженствует, ликуя…

Лукреция лежит, не протестуя;

Как символ добродетели, она

Во власть глазам бесстыдным отдана.

Как маргаритка на траве в апреле,

Над пеленой зеленых покрывал

Ее рука откинута с постели:

Алмазный пот на белизне сверкал.

Но свет в глазах у спящей не играл,

И, как цветы, во тьме они дремали

И утреннего солнца ожидали.

Сплелось с дыханьем золото волос,

Так скромность с озорством в плутовке слиты…

Ликует жизнь над пеленою слез,

Хоть дымкой смерти жизни все обвиты…

Но здесь, во сне, все это было скрыто,

И здесь, друг к другу злобы не тая,

И жизнь и смерть предстали как друзья.

Два полушария слоновой кости,

Никем не покоренные миры,

Не зная власти никакого гостя,

Лишь мужу отдавали все дары…

Тарквиний входит вновь в азарт игры:

Теперь, как узурпатор разъяренный,

Он свергнуть хочет властелина с трона.

Все наблюдая, примечая вмиг,

Он вновь и вновь желаньем загорался…

Томился тем, что счастья не достиг,

Но все-таки покуда не сдавался

И с негой бесконечной любовался

Под нежной кожей жилок синевой,

Кораллом губ и шеи белизной.

Как лев играет с жертвою в пустыне

И не спешит терзать добычу он,

Так медлит нерешительный Тарквиний,

Как будто пыл глазами утолен.

Он совершенно, впрочем, не смирен

И вздох желанья подавить не в силах…

И снова кровь неистовствует в жилах.

Как яростных наемников орда

Злодейски грабит мирное селенье,

Насилует и губит иногда

Детей и матерей без сожаленья,

Так рвется кровь злодея в наступленье,

А сердце гул тревоги захлестнул,

Оно войска толкает на разгул.

И сердце будит взоры барабаном,

А взоры отдают руке приказ,

И дерзкая рука за талисманом

В атаку устремляется тотчас

На грудь, открытую для жадных глаз…

И кровь ушла сквозь жилки голубые,