Лук для дочери маркграфа - [42]

— Где Агнет?

— Как госпожа Малвайн? — одновременно спросил Такко.

— Всё в порядке, — поморщился Оллард. — У неё иногда случаются обострения нервной болезни. Опасности никакой, но выглядит неприятно. Агнет очень испугалась?

— Вроде нет. Катерина увела её. Это я виноват…

Оллард устало прислонился к дверному косяку.

— Сходи и узнай, как Агнет. С Малвайн я справлюсь.

Ещё не дойдя до покоев Агнет, можно было ощутить запах трав, и Такко сразу приободрился: при серьёзных приступах жгли камфору. Но лицо Катерины, едва приоткрывшей дверь, было хмурым и сердитым:

— Третий раз звоню! А, пропади ты! Думала, это Ларс кипяток принёс. Сбегай на кухню, что они там, заснули или оглохли? Да побыстрее, пока лекаря звать не пришлось!

На кухне и правда не слышали звонка — не то за грохотом грозы, не то убирали в это время в столовой — но мигом раздули огонь и вскипятили маленький котелок. Такко влетел в покои Агнет, чудом не обварившись по пути. Та полусидела-полулежала в кресле у камина и рыдала взахлёб, вцепившись в подлокотники кресла.

— Тише, свет мой, сердце моё, — спокойно приговаривала Катерина, одной рукой гладя девочку по голове, а другой заливая кипятком пахучие травы в кружке и миске. — Полно плакать, госпожа никогда так не плакала, всё обойдётся…

Агнет качала головой и сквозь слёзы твердила о чём-то няньке, но слова терялись за всхлипываниями. Катерина также негромко возражала, гладя воспитанницу по светлым волосам, затем ловко процедила настой в расписную чашку:

— Выпей, свет мой, полегче станет…

Агнет мотнула головой и вдруг зашлась мучительным кашлем. Стиснула посиневшими пальцами платье на груди, рванулась встать, отчаянно ловя ртом воздух… Катерина одним привычным движением толкнула её назад и обернулась к Такко, замершему у двери:

— Кресло к окну!

Вдвоём они мигом передвинули тяжёлое кресло к распахнутому окну. Катерина подкладывала под спину Агнет подушки и укутывала тёплым одеялом, что-то ласково приговаривая, затем знаком велела подать миску с настоем и подставила к лицу девочки, чтобы та дышала паром. Свободной рукой окунула туда полосы ткани и ловко намотала вокруг запястий воспитанницы, успевая ещё что-то бормотать над ними. Постепенно дыхание Агнет выровнялось, синева сбежала с лица. Катерина, не оборачиваясь, указала Такко на затухающий камин. Он подкинул последнюю охапку и поспешил принести ещё дров.

И угораздило же задержаться рядом с девчонкой! Вроде немало повидал, пока ходил за обозами, и ни разу не терялся, когда нужно было перевязать рану, как бы она ни выглядела. Сейчас же сердце колотилось, как подстреленная птица, а рёбра сдавливало от острого чувства беспомощности.

Когда он вернулся, Агнет крепко спала, полусидя в кресле. Катерина надела ей на шею оберег, а на руки поверх компрессов повязала красные нитки с крашеными перьями и теперь сидела у огня с вязанием, часто поглядывая на воспитанницу. В углу курилась полынь. Такко как можно тише подложил поленья в камин и только теперь вспомнил, что Оллард ждёт вестей о дочери.

— Я не нужен? — шёпотом спросил он.

Катерина устало покачала головой и так же шёпотом ответила:

— Посиди отдохни.

— Я вниз.

— Без тебя разберутся, — махнула рукой Катерина. — Если что, позвонят. Отдохни. Сам бледный как полотно.

— Неправда, — возразил Такко, хотя похолодевшие щёки доказывали обратное. Покосился на Агнет, едва различимую в тёмной глубине кресла, и осторожно присел на охапку дров. Пожалуй, и правда стоило убедиться, что с наследницей всё в порядке, прежде чем идти к маркграфу.

— Испугалась, да? — спросил он, кивая на свернувшуюся к кресле фигурку.

Катерина покачала головой:

— Обиделась, что отец её прогнал. Помочь хотела… Говорит, слабая я, ни на что не гожусь. Говорит, я должна была с матерью остаться…

— Это я виноват, — сказал Такко. — Маркграф предупреждал, что Малвайн не выносит посторонних, а я смотрел на неё…

— Уж кому, а госпоже Малвайн к косым взглядам не привыкать, — усмехнулась Катерина. — А кто виноват — это я хорошо знаю.

— И кто?

Нянька замолчала и уставилась на вязание. Такко выждал, сколько хватило терпения, и спросил:

— Слушай, я же теперь знаю, что это ты рассыпаешь соль и жжёшь травы в башне. Расскажи, что не так с замком?.. И что с госпожой Малвайн? Мне маркграф кое-что говорил, но не всё.

— Проклят этот замок, — спокойно сказала Катерина, вытягивая нить из клубка. — С того дня, как был заложен. Слыхал о жертвах, что кладут под фундамент, чтобы в доме мирно жилось? Нынче кур да гусей режут, да и то не всегда, а в прежние времена людей клали. Особенно если постройка важная — бывало, что и живых замуровывали. Когда этот замок строили, выложили в земле клетки и посадили туда двенадцать пленных, живыми, а сверху пол положили. Только те перед смертью прокляли замок и всех его хозяев и их потомков. И до сих пор в нижних кладовых по ночам слышно, как они кричат…

— Да ну тебя, Катерина! Никто там не кричит.

— А то ты слышал? Не веришь — повара спроси. Ему дед рассказывал, что его дед слышал крики и видел кровь на полу, когда ходил в кладовую за вином для маркграфа. Своими глазами видел! Говорю тебе, там внизу кости неупокоенные. Потому и кладовые под башней заперты — слишком неспокойно там. Потому я в башню с оберегами и хожу…