Лук для дочери маркграфа - [40]

…В узкие окна главной башни вползали туман и предрассветный холод. Такко стоял на верхней ступени лестницы главной башни и непостижимым образом видел её всю, до самого низа. Рядом стоял Оллард. Где-то за стеной возилась Катерина; Такко не видел её, но знал, что она зачем-то разбирает старые и пыльные тряпки, и чувствовал их затхлый запах. Где-то вдали играла еле слышная музыка.

Он повернулся к Олларду, и его обдало холодом. Маркграф медленно уходил в камень. Король становился частью Башни. Морщинки у глаз разбегались трещинками по камням; чернота камзола обращалась копотью; кипенно-белые края белья размывались в потёки раствора и пятна лишайников.

Туман на лестнице свивался нитями и спиралями, и на ступенях вставали призрачные фигуры. Седые воины, вооружённые щитами и копьями, стояли, готовые к битве, — бессмертное воинство, готовое стать на защиту замка; но при малейшем движении их очертания расплывались, и было видно, что это лишь причуды тумана.

Музыка стала громче. Где-то внизу что-то лязгнуло, будто разверзлись невидимые врата, и оттуда хлынули крысы. Они затапливали лестницу сплошной серой волной, они шли сквозь призраков, не причиняя им вреда, — шли к Такко, чувствуя живую человеческую кровь, а он стоял, примёрзнув к полу, не в силах шевельнуться. «Снизу, они идут снизу! — отчаянно закричала Катерина сквозь стену. — Останови музыку!» Такко огляделся в поисках музыканта-крысолова, но звуки доносились от стен; пели камни, пела сама башня, и крысы шли на её зов. Жирные, откормленные, с блестящими глазами, они уже карабкались по штанам и рубахе, не встречая сопротивления. Острые коготки царапали кожу, жадно двигались влажные розовые ноздри над плоскими резцами; невозможно было ни стряхнуть их, ни крикнуть, ни шевельнуться, только вздрогнуть от омерзения и ужаса, услышав жуткий хруст собственных костей.

Он проснулся с колотящимся сердцем и тяжёлой головой. Было нестерпимо душно, простынь промокла насквозь, тело было липким от пота. Не надевая рубахи, Такко высунулся из узкого окна за глотком свежего воздуха, и его обдало духотой. С запада ползли тёмные тучи, сверкали молнии, и слышался отдалённый треск.

На замок надвигалась гроза.

14. Семейный ужин

С самого утра всё валилось у Такко из рук: пружины распрямлялись под пальцами, а зубцы колёс неприятно царапали — точь-в-точь как крысиные зубы из ночного кошмара. Оллард с четверть часа наблюдал за ним, затем забрал детали и бросил короткое:

— Идём.

Они поднялись в кабинет и вышли в коридор. Перед дверью в покои Малвайн Оллард остановился и приложил палец к губам.

— Пора показать тебе кое-что, чтобы было не так скучно работать.

Гостиная встретила их уже знакомым уютным полумраком. Шторы были задёрнуты от жары, и здесь было сумрачно и прохладно. Малвайн сидела в глубине комнаты на диване и что-то писала. Такко невольно залюбовался её правильными чертами и короной светлых волос, венчавшей склонённую над бумагой голову. Она не ответила на его поклон; Оллард печально покачал головой и поманил Такко к небольшой стенной нише.

Там на высоком столике стоял искусно сделанный лебедь высотой в локоть. Металлический каркас скрывался под толстым слоем мягких перьев, в глазах светился янтарь сложной огранки, лапы и клюв были отлиты из меди.

— Это был мой свадебный подарок Малвайн, — тихо сказал маркграф. — Я собирал его не один месяц. А бедняга Вейнир измучился клеить перья — годились только самые мелкие.

Он осторожно повернул ключ, спрятанный среди белого пуха, и птица ожила. Поднялась на перепончатых лапах и взмахнула крыльями. Изогнула гибкую шею, склонила набок голову, блеснув янтарным глазом, раскрыла клюв… От неторопливой плавности движений захватывало дух.

— Одна из моих лучших работ, — проговорил Оллард. — Были и другие… Малвайн боялась, говорила, что они кажутся ей живыми. В конце концов я всё собрал и отправил в столицу, но с этим лебедем расстаться не смог. Смешно сказать: прятал в мастерской, как любимую игрушку!.. Теперь он стоит здесь… Но если бы Малвайн попросила его убрать, я бы сделал это, не задумываясь.

Птица в последний раз сложила крылья и замерла, склонив голову. Оллард бережно погладил мягкие перья и кивнул на дверь.

— Невероятно, — выговорил Такко, когда они вернулись в кабинет. — Как… как это сделано?!

— Те же колёса, валы и спицы, с которыми ты работаешь каждый день. Ничего особенного. Если хочешь, потом покажу чертежи.

— Я никогда не видел ничего подобного… Даже представить не мог…

— Как видишь, игрушки могут выглядеть живее некоторых людей, — усмехнулся Оллард с горечью. — И хлопот с ними неизмеримо меньше… Знаешь, в юности я был готов отдать многое, чтобы вообще не покидать мастерскую. Все эти визиты вежливости, семейные ужины, прогулки, беседы… О чём мне было говорить с роднёй? Считать урожаи и прибыли, обсуждать городские сплетни? Впрочем, ты знаешь. Ты ведь тоже пользовался любой возможностью, чтобы сбежать из дома с луком, ведь так?

Такко кивнул, и Оллард взглянул на него с пониманием.

— В твои годы я тоже считал отца тираном, а мать — скучнейшей женщиной на свете. Но, взрослея, понимаешь, что не так и важно, кто и как тебя воспитывал. Это не родители были тиранами. Дело в нас самих. В нашем отчаянном любопытстве, которое заставляет тянуться к большему, невзирая на запреты. И которое, в конечном счёте, привело нас к вершинам мастерства.