Луч - [21]

Выйдя на Засобную улицу, он попытался представить себе, что это может быть за человек, и его вдруг охватила тревога. Что, если им не удастся столковаться и придется искать сотрудника в Варшаве, а тот не будет знать ни города, ни округи, ни людей, ни отношений…

Не переставая строить тревожные догадки, Радусский остановился перед владениями пани Бренер. Это было место знаменитое если не на всю губернию, то уж, во всяком случае, на весь уезд. За забором, среди тенистых деревьев, стоял обращенный фасадом к Засобной, а задворками к городской окраине ряд деревянных строений; собственно, это был один непомерно длинный дом весьма своеобразной архитектуры. Ближе к улице он представлял собой фундаментальную постройку, в которой еще можно было различить перво начальные очертания стен и крыши. К этому особняку со временем пристроили второй, да так ловко и хитро, что углы их и стены, крыши и полусгнившие сосновые желоба для стока воды вплотную примыкали друг к другу. За вторым, немного отступив вправо, точно спасаясь от лужи на повороте дорожки, стоял третий дом. Еще правее ютилась хибарка, вовсе уж ни на что не похожая; низкая, покосившаяся, она осела назад и вместе с нею осели и крыши двух соседних домов. Отсюда линия строений снова поворачивала к дороге, затем крутым зигзагом уходила в огород, где весь ансамбль замыкал под прямым углом небольшой каменный домик. Кругом благоухал сад, раскидистые кусты черемухи пышно разрослись на приволье. Длинные ветви свешивались через забор на узкую тропинку, еще очень грязную и мокрую.

Посреди просторного двора, перед коровником, хлевом и дровяным сараем стояло несколько крестьянских подвод. Выпряженные клячи жевали сено, клочки которого торчали между досками телег. На телегах сидели бабы в платках и шалях. Трое мужиков разговаривали с маленького роста мещанкой в высоко подоткнутой юбке, огромных калошах и мужском пальто, которое лоснилось так, словно его только что начистили ваксой; на голове у нее был надет большой черный чепец.

Когда Радусский вошел во двор и стал перепрыгивать с камешка на камешек, почтенная особа насторожилась. Некоторое время она с нескрываемым недоверием следила за его маневрами, наконец не выдержала и крикнула простуженным и отнюдь не приветливым голосом:

— Чего вам?

— Скажите, здесь живет пан Гжибович, чиновник? Пан Гжибович?

— А, мой дорогой пан Гжибович! Живет, живет. Вон в ту дверь.

— Большое спасибо.

— Спасибо! Вы бы лучше этому Гжибовичу сказали, что нынче двадцать шестое! двадцать шестое!

Радусский заверил мещанку, что непременно уведомит Гжибовича о том, что двадцать шестое число апреля месяца уже наступило, и вошел в указанную дверь. Он очутился в коридорчике с полусгнившими дощатыми стенами, откуда вела дверь в кухню. В сенях, в кухоньке, в распахнутой настежь кладовке не было ни души, поэтому Радусский решительно толкнул первую попавшуюся дверь и, поднявшись по трем ступенькам, вошел в комнату с двумя большими окнами. Она тоже была пуста. Радусский невольно остановился. Окна были открыты и выходили прямо на высокий, ветхий и ужасно унылый забор. Он торчал прямо перед окнами, точно ставни, которым жалко пропустить хоть чуточку света. Над почерневшим навесом, с которого слетела почти вся дранка, простирала ветвь яблоня, росшая в соседнем саду.

Радусский безотчетно улыбнулся, глядя на чудные, нежно — зеленые, глянцевитые листья ветви, которая заглядывала в это жилище, словно от имени самой природы приветствуя его обитателей… Первая комната была обставлена более, чем скромно. Во второй виднелся валик старого дивана и угол стола, заваленный бумагами.

Когда Радусский шагнул туда, послышался возглас:

— Хеля, это ты?

— Пан Гжибович дома? — спросил Радусский с поклоном.

В дверях показался приземистый и с виду весьма задорный молодой человек. Правой рукой он на ходу машинально поправлял пенсне, левой прикрывал ворот рубашки.

— Пан Гжибович? — спросил гость.

— Так точно.

— Моя фамилия Радусский. Я хотел бы поговорить с вами по одному делу. У вас найдется минута времени?

— Да, но… Я сейчас!

С этими словами Гжибович быстро ретировался во вторую комнату и пропадал там довольно долго. Оттуда доносился шорох, грохот и звон; видимо, комнату прибирали с чрезвычайной поспешностью. Радусский воспользовался этим промедлением и поднял глаза к чудесной ветви. Отвлекшись от действительности, от дела, по которому он пришел сюда, от всех житейских забот, он задался вдруг вопросом, таким, казалось бы далеким, таким непостижимым и наивным: эта стихийная игра природы, это бездумное произрастание — имеет ли оно какую‑нибудь цель, направлено ли на чье‑либо благо? Для чего растет зеленое деревце, зачем оно заглядывает через забор в окно, почему так радует глаз?..

— К вашим услугам… Прошу! Очень рад… Прошу! — проговорил Гжибович, появившись на этот раз в гораздо более свежем сюртуке, в галстуке и воротничке.

Радусский вошел в соседнюю комнату и присел на широкий диван.

— У нас в Лжавце, — начал он, пристально глядя в лицо собеседнику, — будет издаваться новая газета «Лжавецкое эхо».

— «Лжавецкое эхо»?