Ловля ветра, или Поиск большой любви - [36]

Смотрит недоверчиво и смущенно. Дурашливо машет палочкой…

— Чай я тоже буду, — еще не доев яичницы, шепелявит Никита и шарит глазами по кухонному столу, который мне никогда не удается держать прибранным, — сладкий и с печеньем!

Это уже не первое поколение «дворняжек», что ходят ко мне. Лет десять назад вот так же в холодную пору я увидела под своей дверью жавшихся друг к другу, худых и полураздетых мальчика и девочку, Вову и Олю. С ними тоже была собака. Лет им было, наверное, по пять, они двойняшки. Отец у них тогда сидел в тюрьме, мать по пьяному делу попала под машину. Ей выплатили «отступные», и она вовсю праздновала это событие — не вставая с кровати от полученных травм.

С тех пор нашей с мужем заботой стало собирание поношенной детской одежды, и особенно обуви — любого размера, поскольку в этой семье постоянно кто-то рождался.

Ну вот. Теперь Вова и Оля уже совершеннолетние. Вова, слава Богу, увлекся спортом, сначала футболом, а теперь боксом, и успешно. И даже посещает школу когда-никогда. Ко мне давно уже не заходит, стесняется. А Оля заходит. У нее теперь черные, как головешка, и прямые, как палка, волосы, а когда-то были вьющиеся, пушистые, медового оттенка. Челка наползает на самые глаза, густо подведенные зеленым. Полные, очень полные бедра обтянуты лосинами дикой расцветки — до анатомических подробностей. Довершают картину длинные зеленые ногти и запах табачища. «Как ваши дела, тетя Олечка?» Это единственная фраза, которой она способна поддержать великосветский разговор. «Пипец», «блин», «капец», — вот ее более чем скромный словарный запас. Эллочке людоедочке такое и не снилось. А ведь Оля была самой способной из этих детей (у них была в то время еще закадычная подруга Настя, за ней присматривали чуть лучше). Я учила всех троих читать, и Оля лучше всех справлялась с этим делом. Они даже пошли в школу и отучились года три. Но в какой-то момент Олина двоюродная сестра позвала ее к себе смотреть за детьми, и Оля не устояла. А кто бы устоял? Жить с вечно пьяными родителями (а отец в то время уже вышел из тюрьмы в очередной раз) в раздолбанной хибаре без отопления и чуть ли не с земляным полом, питаться сухой китайской лапшой, и это в лучшем случае, или перейти в нормальную, пусть и съемную квартиру, к непьющей на тот момент сестре… С детьми она быстро научилась справляться. Правда, чему она могла их научить?.. Школу, само собой, пришлось бросить.

Вот она и привела ко мне Юлю и Никиту, совсем еще маленьких. А потом они и сами нашли ко мне дорогу: «Тетя Оля, вы помните нас?» Ну как вас можно забыть, мои хорошие.

Вообще говоря, я опасаюсь спрашивать у этих детей новости — боюсь их узнать. Однажды на подобный вопрос Оля и Вова, им лет по шесть было, перебивая друг друга, стали рассказывать, как Наташа (одна из их сестер) ударила мать по голове бутылкой, полилась кровь, а потом приехала скорая и милиция, и маме зашивали голову, и теперь у нее голова зашита и вся в зеленке. «Нитками! Вот так!» Жест от затылка до переносицы. И уставились на меня, довольные произведенным впечатлением.

И таких сцен было немало, — собственно, вся их жизнь переполнена подобными впечатлениями. А у меня волосы дыбом от этих новостей. Система у меня нервная. Я потом всю ночь не сплю, маюсь.

Знаю, знаю, что нельзя задавать этот вопрос, но все же не удерживаюсь: «Какие новости?»

И Никита, гоняясь за последними крохами яичницы, сообщает новость, которая сражает меня наповал: «Тетя Оля, прикиньте, Коперник опять напился».

Ну да, я знаю, что Коперник — это их дядя, фамилия у него такая. Не знаю, как выглядит сам Коперник, но дети у него густокудрые, черноглазые и очень красивые, хоть и грязные. И все же это смешно — прикиньте, Коперник, и вдруг напился!

Невольно улыбнувшись, рассказываю то немногое, что знаю о Николае Копернике, астрономе. Они недоверчиво слушают.

— А наша мама ворует! — хвастливо заявляет вдруг Никита, уже сытый и очень довольный, раскрасневшийся. Теперь ему, видимо, хочется меня повеселить.

— Дурак! Нет, ты что, наша мама не ворует! — толкает в бок его более сообразительная сестра, — она не такая! И испытующе смотрит на меня. А я смотрю в окно. И уж не знаю, что написано у меня на лице, а только мне бесконечно грустно…

За дверью нетерпеливо поскуливает Лора, и Юля прихватывает для нее кусок хлеба.

— А можно мы и завтра придем? — деловито спрашивает Никита, уже обуваясь.

— Да, конечно. Конечно…

Они уходят, а у меня еще долго, долго пасмурно на душе. И я прячу рассеянно краски и кисти и убираю с мольберта холст, потому что мне уже совершенно не хочется рисовать. Но постепенно облака рассеиваются. На ум опять приходит трогательная сцена, связанная с моими «дворняжками». Так случилось, что нас с мужем не было дома восемь месяцев, мы жили на Южном берегу. И вот в один из своих приездов я вхожу во двор и вижу у себя на пороге этих босяков — старших, только они тогда еще маленькие были. Видимо, уже подергав шнурок дверного колокольчика, они вытянули шеи, вслушиваясь, не раздадутся ли шаги. В руках держали букетики одуванчиков, дело весной было. И вдруг увидели меня. Испустили радостный вопль, но тут же, взяв себя в руки, вполне благовоспитанно: «Как поживаете, тетя Оля?» Минуту спустя уже висели на мне гроздьями, побросав полузадушенные одуванчики.