Ловля ветра, или Поиск большой любви - [15]
А кто-нибудь видел, как молодой татарин, тот самый, брутальный до нагловатости, — целует руку своей бабушке? То-то.
Мне возразят: есть и другие истории, где татары выглядят вовсе не так прянично. Есть. Знаю. Но эти истории, повторяют без конца, смакуют, передают из уст в уста, гневно возмущаются — многие и многие. А мне вот захотелось положить нечто и на другую чашу весов. Для равновесия. Оно, равновесие, просто необходимо для «мирного и премирного жития», о котором ежеутренне просим Господа нашего в молитвах.
Закончить хочу историей, уже иерусалимской, которая приключилась лично со мной жарким тамошним летом. Потерялась я у Стены плача. Приехала из Тель-Авива с экскурсией «Иерусалим православный», вышла вместе со всеми из автобуса, сиреневенького такого, «Борис-тур» называется, и пошла в толпе туристов, все время стараясь не выпускать из виду зонтик экскурсовода. Она, эта экскурсовод, из бывших наших. Израильтяне знают, что наши излишними манерами не обременены: бесцеремонны порой до грубости. Ну, наша сразу заявила, что восемь-десять процентов «отсева» — нормальное для экскурсии явление: народу, дескать, в Иерусалиме тьма, поди уследи за всеми. Попасть в эти восемь-десять процентов категорически не хотелось, и я старательно записала в блокнот телефон экскурсовода. И… благополучно оставила его, вместе с рюкзачком, в автобусе. Решила идти налегке. Деньги, телефон и фотоаппарат поместились в многочисленных кармашках спортивного платья.
На подходе к Стене мы прошли сквозь металлоискатель. Ничто не пикнуло, и я, похвалив себя за то, что не взяла ничего лишнего, продолжила путь. Людей много, в одну и другую сторону движутся сплошным потоком. Только зазевайся — и ты отстал. То и дело тревожно всматриваешься: наши — не наши. Но здесь я справилась, слава Богу.
Стена. Совсем не такая, какую себе представляла. Столько разговоров о ней… Мужчины молятся отдельно, заборчиком отгороженные.
Краем уха услышала, что группе дается 20 минут. Ну, подошла. Стала фотографировать. Еврейки, красивые, смуглые, с блестящими черными глазами и черными волосами приникали к Стене лицом и руками, унизанными золотом, шептали яркими губами просьбы. Каждая расщелина утыкана записочками. Записки валяются повсюду, сыпятся из Стены. Вверху, цепляясь буквально за пыль веков между камнями, растут кустами какие-то растения, свисают, будто с любопытством, вниз. Снимаю.
Встав на стул, снимаю, что делается там, за забором, в мужской половине. Дерзость, конечно. Там много евреев-хасидов в самых причудливых черных одеждах, белых чулочках и неимоверных меховых шапках — это в такую-то жару! Снимаю.
Не поворачиваясь спиной, женщины пятятся от Стены. Такая традиция. Это настолько необычно, что хотелось снимать и снимать. Вот здесь я и прокололась. Три сочных еврейки с тяжелыми бедрами, все в черном (израильтянки любят одеваться в черное), пятятся и пятятся от Стены, и животы их колышутся… Этот файл есть у меня в компьютере, но именно этот момент, очень экзотичный, не люблю пересматривать, потому что я еще снимала тучных, как на подбор, красавиц, а группа наша уже уходила, и скрывался в огромном тоннеле, ведущем в старый город, спасительный зонтик экскурсовода, сиреневый, на который было велено нам ориентироваться.
Сердце упало, когда, опомнившись, я не увидела нашей группы. Никак не могла поверить, что это случилось со мной. Во рту мгновенно пересохло. Не люблю вспоминать, что было в последующие два часа. Паника. Я побежала. Туда, откуда мы шли, — и в противоположную сторону от места, куда следовало, и куда направлялась в этот момент наша группа. И металась потом между автобусами и людьми, которые, как в вавилонском столпотворении, говорили, казалось, на всех языках мира, и кидалась к ним, не понимающим: «Не видели?! Здесь! Автобус такой, сиреневенький… красивый такой… "Борис-тур" называется?..»
Мне улыбались. Разводили руками. Осторожно обходили-обтекали и смыкались за моей спиной шумливым горным потоком. Очевидно, у меня было такое лицо, что водитель одного из великого множества припаркованных автобусов вышел из своего уютного кондиционированного салона и стал участливо спрашивать, что произошло. Увы, на иврите. Что я могла сказать? Разве что про красивенький, сиреневенький автобус… На чистом русском… От волнения из моей бедной головы повыскакивали даже водившиеся там немногие английские слова. Конечно, он меня не понял. Нашел говорящего по-русски таксиста, бывшего нашего. Тот подошел, выслушал вполуха и сказал, что может, если, конечно, у меня есть деньги, отвезти меня к Яффским воротам. Это на выезде из Иерусалима.
И что? Я представила себя стоящей у городских ворот, как евангельский прокаженный. Садится солнце, длинные тени ложатся на выжженную, святую, но чужую мне землю, и некуда пойти, и не у кого спросить…
Тут уж мне стало совсем дурно.
Израильтянин заметил это, скрылся в салоне и вышел, держа в руках запотевшую бутылочку воды. Тогда я и различила слово, которое он повторял чаще всего: савланут. Терпение. Он певуче, успокаивающе приговаривал, и смотрел черными своими теплыми глазами, ободряюще улыбался, и мне стало немного легче. Таксист, мой бывший соотечественник, воспользовавшись заминкой и даже не дождавшись ответа, испарился.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
Один из ключевых признаков современной постмодернистской литературы – фантасмагоричность. Желая выявить сущность предмета или явления, автор представляет их читателю в утрированной, невероятной, доведенной до абсурда форме. Из привычных реалий складываются новые фантастические миры, погружающие созерцающего все глубже в задумку создателя произведения. В современной русской литературе можно найти множество таких примеров. Один из них – книга Анатолия Субботина «Мадонна и свиньи». В сборник вошли рассказы разных лет, в том числе «Старики», «Последнее путешествие Синдбада», «Новогодний подарок», «Ангел» и другие. В этих коротких, но емких историях автор переплетает сон и реальность, нагромождает невероятное и абсурдное на знакомые всем события, эмоции и чувства.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.
