Ловец птичьих голосов - [11]

«Ой, девушка милая, ты что натворила…»

Свадебное путешествие без любимой

— Возьмем с собою, Оксана, одну радость в дорогу, и больше никакой багаж не нужен, и пойдем по нашим, столько раз хоженным тропам. Это будет наше свадебное путешествие, наш милый праздник, — говорил Ярема Соцкий. А солнце простреливало острыми лучами заснеженные ветви берез, и с них падали одинокие капли. Небо голубело в разрывах фиолетовых облаков, и весенняя свежесть брала их в объятия…

Не знал тогда Ярема, что не выполнит своего обещания.

Долго собирался побывать в тех местах, где ходил когда-то партизанскими тропами, но все откладывал до поры до времени… А Оксана все звала ночами, когда переплетались явь и предрассветные видения…

Спасибо месткому — организовал на праздник экскурсию именно в те края, куда стремился Ярема. Праздников с выходными набралось на четыре дня: ни много ни мало, успеешь что-то увидеть, свежий ветер просторов сдует пыль обыденности.

Согласились ехать человек десять — люди все малознакомые, а то и вовсе незнакомые. Оно и лучше. Никто не помешает ему побыть с Оксаной.

Люди объединялись в компании, чтобы веселее было ехать. Проводница, чай… «А мы с колесами все так-так-так», — прильнул Ярема в коридоре к окну. Ничего не видел там, в окне, только свое продолговатое лицо с высоким лбом, но оторваться не мог. Эх, да что там смотреть! Ему бы в нутро заглянуть… И прятал от посторонних взгляд в окне, и мысленно беседовал со своим оконным двойником.

Ярема был как растревоженный улей — так взыграли чувства, приглушенные временем, вихрь мыслей подняли, и все снова начинало болеть. Боль хоть и сладкая, все же болью является, ничем иным. И нужно было ее как-то утихомирить.

«Так ли оно мечталось, Оксана?..»

В тамбуре прохладно, и больше металлического брязга. Закрывались и отворялись двери, люди плыли мимо него, как вода, подмывая за собой, и его неподвижность только удивляла. Какая-то девчонка — в трапецию юбки врастали худые длинные ноги — улыбнулась спутнику: «Захмелел дяденька, проветривается».

Ярема резко примял окурок в металлической пепельнице и направился в свое купе.

Раскачивало вагон немилосердно — скорый поезд мчал без передышки, — и было не до сна. Удивился, как давно не ездил по железной дороге, кто знает, удастся ли заснуть в таком тряском ковчеге. На какое-то время забылся, но зыбкость отзывалась и во сне: чудилось, что сдает только что построенный дом комиссии, а дом валится…

Чертовщина! И этот чернильный свет над самой головой.

О каком сне могла быть речь?!.

Поднялся, пошарил в кармане, достал пилюлю, бросил в рот, ожидая, пока увлажнится, чтобы можно было проглотить. Упал, измученный, на подушку, а голова была светлой. Вскоре что-то поманило его в забытье, он послушно последовал, но какая-то неусыпная стража в мозгу позвала его обратно. Задержался взглядом на светлом пятне лампочки, а затем не заметил, как оно исчезло.

…Вечерние сумерки, синий снег, вооруженные мужчины идут след в след к лесу, слившемуся у горизонта с ночью. Идут молча, слышны только шаги, тяжелое дыхание соседа. И вдруг автоматная очередь. А потом сплошное глухое татаканье и свист пуль…

Его принесли с простреленным плечом и рваной раной на бедре. Раскрыл глаза и сквозь сплошную завесу ковыля ничего не увидел. Пахло чем-то домашним. Ковыль резко качнулся, в его ореоле выступило девичье лицо. Девушка приложила палец к губам и неслышно отошла. Он снова потерял сознание…

Девушка стала ему символом жизни, вернула израненное тело в неспокойный мир. С тех пор был в долгу перед ней — стала второй женщиной, которой обязан своим существованием.

Как они тогда не расставались! Целых два месяца пробыли наедине, когда вокруг никого, ни живой души.

…В тот вечер он должен был идти к своим. На чердак, где было немного сена и свисала паутина, принесла Оксана кружку молока и краюху хлеба.

— Как звать ту буренушку, что поставила меня на ноги? — весело спросил Ярема.

— У нее много имен…

Он допил молоко, вытер усы, осторожно поставил у ног пустую кружку.

— Спасибо тебе за все.

— И тебе…

— Мне за что же?

— Это мне знать…

Он пристально посмотрел на Оксану, положил ей руку на плечо:

— У меня никого нет на свете. Ты кого-то ждешь?

— Жду… Отца с фронта.

Ярема прижал ее к груди, услышал, как часто забилось сердце. «Крови много потерял», — подумал почему-то. Ее губы — холодные и вдруг горячие. Несмело прильнула к нему, увяла в объятиях и заново расцвела щедростью губ, рук. Рассыпались горохом слова, и никому не дано было их пособирать. Ни тогда, ни теперь.

Сейчас ему хотелось этого с неожиданной тоской, но он знал, что это невозможно. И есть еще очень много невозможного в возвращении к любимой…

Он ушел тогда к своим через сутки. Но уже не один. С Оксаной. Еще долго было так — руки касались металла оружия, а чувствовали едва уловимое прикосновение ковыльных волос. О встречах приходилось больше мечтать, чем вспоминать. Теми мечтами о будущем и жили.

Теперь она не может подарить ему мечту — только воспоминания. Но что бы он без них?..

Вечером экскурсантов пригласили на праздничную встречу. Был концерт, потом звучали застольные речи, чуть позже начались танцы. Ярема не танцевал, сидел в уголке. Перед ним проносились пары с сияющими глазами. Люди веселились, позабыв о будничных делах. Будни вездесущи и всеядны. Работа, домашние заботы… Лишь изредка приходят праздники.