Лотос - [12]

– Я зайду к соседке.

– Зачем? – пробормотал он, и я улыбнулась.

– За солью!

Как ни странно, этот ответ устроил его. Андре раскинул свои большие руки по кровати и снова уснул. Я осторожно дотянулась до скомканной одежды, все еще валяющейся на полу, взяла темную водолазку и натянула на себя. Из квартиры я выходила, перешагивая через выбитую дверь. Маша открыла мне дверь, и сразу скривилась, решив, что я снова пришла лишить ее права на драгоценный музыкальный грохот.

– Извини за ранний визит, – пробормотала я, и Маша кивнула в ответ, продолжая ждать подвох. Тогда я добавила, что не имею ничего против музыки. Маша улыбнулась, а затем ее взгляд упал на мой дверной проем, из которого торчал краешек выбитой двери.

– Слушай, а у тебя там что, шабаш был?

– Что-то типа того, – кивнула я, невольно улыбаясь.

– Шабаш – вещь хорошая. Чего не позвали? Сексуальные жертвы приносили? Или только мебель ломали?

– Только мебель, – вздохнула я, причем сожаление мое было вполне искренним. – Скажи, а вот ты татуировку у кого делала?

– Какую? – уточнила Маша.

– В смысле, какую? У тебя их что, несколько?

– Странная ты, соседка, – пожала плечами Маша, проходя внутрь квартиры. – Ты что же, не знаешь, что люди, которые начинают набивать всякие картиночки на своем теле, потом уже не могут остановиться? Кофе будешь?

– Нет, спасибо, – ответила я и тут же пожалела. Чай у Маши был отменный, какой бы был кофе, наверное.

– Да будешь, я же вижу. С молоком или перцем?

– А можно с перцем? – изумилась я. Маша остановилась посреди коридорчика и снова посмотрела на меня глазами старой матроны, поучающей воспитанниц из школы благородных девиц.

– Сейчас кофе почти нигде нормальный не делают. Так какой?

– С молоком.

– Дитя! – подытожила Маша. – Так что, ты набить картинку хочешь? А какую? Куполочки?

– Куполочки – это, в смысле, церковные? Ты с ума сошла? – расхохоталась я, представив на своем плече традиционные церковные купола.

– Нет? Не куполочки? – продолжала дразниться Маша. – А что тогда? Леопарда?

– Сюрприз, – загадочно улыбнулась я.

– Некисло. Романтика, – кивнула Маша. – Надеюсь, не сердце, проколотое стрелой, не розу и не имя любимого?

– А чем тебе имя любимого не нравится? У самой вон на лопатке Тилль наколот.

– Так то ж Тилль, – выдохнула Маша, протягивая мне листок с телефонным номером. – Это ж вечная любовь. В общем, этот мастер – он просто художник от бога. Он мне одной четыре татушки набил. Одну я тебе сейчас покажу, только потом никому не рассказывай. Я тебе ее покажу в качестве рекламной акции, – и Маша принялась стягивать с себя штаны. Я, хотела было возразить, но не успела, и на спине у милой студентки Маши, чуть ниже линии талии, я увидела то, что буддисты называют мандалой, сложный узор был выполнен идеально и смотрелся как трехмерный.

– Вау! – прошептала я.

– А то, – кивнула Маша. – Это символ для яркой жизни. Чтобы я никогда не жила, как все.

– Красиво как.

– Вот и я о том же. Талантище! Ты ему скажи, когда позвонишь, что ты от Нафани. Нафаня – это я, потому что, если только честно, какая я, к черту, Маша. Согласна?

– Ну… – Я не знала, что ответить.

– Только… все-таки вот прямо сейчас ему не звони, ладно? У него рабочий день обычно только к ночи начинается. Все поняла?

– От Нафани, – повторила я, зажимая в руке листок.

К тому моменту когда я вернулась к себе, мой спящий красавец уже проснулся и бродил по квартире, завернутый в мое одеяло. Я запихнула листок в задний карман своих джинсов, чтобы избежать лишних и как минимум преждевременных вопросов. Я улыбнулась самой доброй, самой гостеприимной улыбкой на свете.

– Выспался?

– Что? А, не знаю. Я проснулся оттого, что у меня замерзли ноги.

– И все же ты ходишь босой, – хмыкнула я, уставившись на его ступни.

– Я никогда еще не чувствовал себя настолько не в своей тарелке, – признался он, подходя ко мне поближе. Он распахнул одеяло так, как это сделал бы эксгибиционист из парка со своим хрестоматийным серым плащом, и я расхохоталась. Андре притянул меня к себе, закрыл полами одеяла, как крыльями, и я вдруг почувствовала волнение – запах его тела, близость и тепло, особенно острые в нашем московском холоде. Я прижалась носом к его груди и закрыла глаза. Я не целовала его, лишь прикасалась к нему губами, наслаждаясь упругостью его мышц, бархатом его кожи.

– Значит, без меня тебе холодно? – прошептала я, мурлыкая.

– Лучше еще раз скажи, как вы тут называете теплое время года?

– Отопительный сезон? – рассмеялась я. – Ладно, слушай, мне нужно принять душ, потом еще есть кое-какие дела.

– Только не говори, что снова поедешь куда-то.

– Надеюсь, что поеду, – кивнула я, как ни в чем не бывало.

– Я, конечно, мужчина терпеливый, но замерзший, голодный и полный сомнений. Я второго раза могу и не перенести. Свяжу тебя прямо сейчас.

– Звучит заманчиво, – кивнула я, раскрывая дверь в ванную, – но на этот раз я хочу, чтоб ты поехал со мной, – и с этими словами я захлопнула дверь в ванную. Андре подергал несколько раз за ручку, пригрозил мне карами и еще одной выломанной дверью, если я не открою, но я прокричала, что он еще первую не починил. И что теперь по его милости я оставлена на поругание. А это, если уж быть до конца честной, не самая хорошая идея в Бибирево. Андре тут же затих, все звуки исчезли настолько резко и полно, что я заволновалась и открыла дверь. Он стоял чуть в стороне, немного бледный и усталый, невероятно красивый со своими спутанными волосами, с острым, цепким внимательным взглядом медовых глаз. Его губы были сжаты так плотно, что образовали почти нить, скулы были напряжены. Одна его рука была уперта в стену, на другой болталось одеяло.