Все события, описанные в книге, являются вымышленными.
Любое совпадение персонажей, их имен, биографии с реальными людьми является случайным и ненамеренным.
And the saddest thing
Is all of it could have been avoided…[1] Gotye «Eyes Wide Open»
Просто удивительно, как из-за какой-то мелочи наступает момент истины.
Элизабет Страут «Меня зовут Люси Бартон»
Подсознание не стреляет, как ружье;
оно дает возможность свинцовому отравлению
просачиваться в рассудок до тех пор,
пока не накопится его достаточно,
чтобы вызвать эмоциональные и нервные расстройства…
Ирвинг Стоун «Страсти ума»
Пресс-конференция была назначена на три часа пополудни, но уже в двенадцать стало ясно, что это была плохая идея. Чтобы попасть в дом, Марко пришлось раздобыть почтовый фургончик и на нем заезжать с соседней улицы – дабы не попасться раньше времени на глаза журналистов. Я вообще никому не хотела попадаться, меня до сих пор не покидало ощущение, что чьи-то глаза неотступно следят за мной. Даже теперь, после смерти Одри. Может быть, особенно теперь, после того, как ее не стало, мое чувство безопасности умерло вместе с нею. Кто знает, что еще случилось в прошлом? Кто может гарантировать мне, что ничего ужасного не случится в будущем?
– Ты должна успокоиться, – произнес Андре. – Это не стоит ни одного твоего лишнего вздоха.
– Я и так едва дышу, лишних вздохов у меня нет, – рассмеялась я, но смех был грустным, как бывает, когда вспоминаешь ошибки, совершенные в прошлом, и думаешь, что все могло быть иначе, но – нет, история в самом деле не имеет сослагательного наклонения. Охранник, посланный Марко нам в помощь, посмотрел в маленькое окошечко и обернулся, машина начала тормозить. Мы сидели на откидных сидениях среди коробок, писем и пакетов, и все время, что мы ехали, я представляла себе, что может содержаться во всех этих запечатанных почтовых отправлениях. Любовные письма, подарки, уведомления о выигрыше в лотерее. Я понимала, что в большей части коробок – товары из онлайн-магазинов, столь популярных сегодня, но мне нравилось придумывать. Думать о чем угодно, но только не о том, что я сейчас официально стану главным персонажем местных газет. Моя мама была бы в восторге от такого поворота событий и не пряталась бы между коробок «Амазона». Она вошла бы с центрального входа, кивая толпе журналистов, как вдовствующая королева-мать. Но мама лежала в клинике, балансируя на грани жизни и смерти, и больше всего я хотела сейчас оказаться рядом с ней.
– Выходим быстро, нас уже ждут. Всё обойдется, – заверил нас охранник Марко, а затем осторожно кивнул водителю. Я до сих пор не верила, что всё это взаправду и что с той стороны старого дома, увитого виноградом, за забором из кованого металла собралась толпа.
С другой стороны, не они ли показали всему миру, как Андре доводит меня до оргазма у не завешенного портьерой окна в дешевой квартире безликой многоэтажки. Сколько людей отбросили журнал с моей фотографией с гримасой брезгливости, а сколько поднесли поближе и даже нацепили очки на нос, чтобы разглядеть поближе мое худое тело, вытянутое в струну. Момент, который должен был остаться только между мною и Андре, теперь стал частной собственностью Парижа. Почему бы им не хотеть большего? Возможно, Париж теперь рассчитывает на продолжение нашего романа. Город стоит за прутьями нашего забора. Он подсматривает в замочную скважину нашей двери. Нет, это не дверь квартиры Андре, не тот дом, где на лоджии Николь всё так же поливает цветы из оранжевой лейки с длинным носиком. Мы пробирались в особняк Габриэль.
Почтовый фургончик остановился, и мы быстро зашли в дом с чёрного хода. Габриэль встретила нас на заднем дворе, провела через сад, оглядываясь на бежевые стены ее небольшого имения в центре Парижа.
– Они настолько плотно оккупировали главный въезд, что мой стилист еле прорвался. Я забыла сказать ему, чтобы зашел с запасного входа, – пожаловалась мама Марко, кивнув мне коротко и невыразительно. Я не могла понять, рада она мне или ненавидит меня. Габриэль улыбалась так, что и то и другое было возможно.
– Сколько же их понабежало! – воскликнул Андре, взглянув через плотный тюль на главный вход в родовое гнездо семьи Де Моро.
– А чего ты хотел? – хмыкнула Габриэль. – Это только начало, многие приедут позже.
– Но мы же не всех пускаем? – спросила я. – Быть может, нам пообщаться с кем-то одним?
Марко и Габриэль переглянулись так, словно я сказала невообразимую глупость, но поправить меня или объяснить мне это не представляется возможным, как нельзя объяснить даже самой сообразительной мартышке устройство мобильного телефона. Может быть, во мне говорила неуверенность в себе, а может, я всё себе напридумывала: и пренебрежительное отношение Габриэль, и Марко, который, кстати сказать, проявлял по отношению ко мне столь навязчивую, столь недвусмысленную заботу, будто был уверен в моей полной неспособности даже ходить самостоятельно.
Возможно, он был прав, но я от этого злилась не меньше.
Я хотела уехать, но мне не позволили этого сделать. Теперь же для меня подобрали одежду и сделали макияж, который мне совсем не нравился – он был чрезмерным и определенно старил меня. Мои волосы распустили, нанеся какой-то бальзам, отчего они заблагоухали и заблестели, как чудесные локоны Одри. Запах был знакомым, так что вполне вероятно, что это было то же самое средство, которое она использовала раньше. Этот запах выбил меня из равновесия, и я начала протестовать против затеянного, цепляясь за каждую мелочь. Я не хотела надевать кольцо – мое настоящее обручальное кольцо с черным бриллиантом так и покоилось на дне пыльной комнаты с вещественными доказательствами. А надевать чужое украшение было странно и неприятно, к тому же это было дурной приметой. Я не хотела подвивать кончики моих темных волос, не хотела выглядеть «не хуже, чем Кейт Миддлтон». Андре молчал и хмурился, наблюдая за мной, и это тоже меня возмущало.
