Воскресенье

Нелла Камышинская

Воскресенье

…И по этому городу наугад, ощупью, и все-таки страстно, почти уверенно, не страшась ни звуков своих шагов, ни вольного, спортивного дыхания, идут, несутся двое: она и муж.

Она смотрит только вниз, на асфальт, где, пробиваясь ритмом сквозь темноту, с пружинящей легкостью мелькают мужские ноги. Четкий, как на плакате, рисунок черных мужских брюк. Мужа самого почему-то не видит. Да и незачем ей смотреть, они слиты в беге воедино, намертво.

Ах, как был странно плотен в этом сне ночной мрак!.. Она с напряженным упрямством вторгалась в него, проталкивая сквозь него свое тело, твердя себе, что темень — это пустяк и в данном случае ей совсем не помеха!

Свернули за угол… Улица круто упала вниз. И они пошли здесь еще быстрее. Темнота бугрилась по сторонам, что-то проносилось мимо, длинные волосы (которые давным-давно она срезала) стали влажными от ночной сырости, развевались и прилипали к лицу. Бог ты мой, куда ж эго они так торопились?

Слева от них неслись дома с черными подворотнями. И окна сливались со стенами (нет-нет, окна были все же чернее). Мелькали толстые стволы деревьев, растущих вдоль мостовой. Все неслось, и только черные бархатистые листья, неправдоподобно большие, изрезанные, медленно покачивались над головой. Было жутко.

Но вот далеко внизу, у подножия спуска, возникла ярко освещенная улица. Они мчались туда. Теперь появился повсюду чуть-чуть заметный электрический отсвет. Она осмотрелась, и от нового смутного страха покачнулось дыхание: ей показалось, что этот спуск… она как будто бы знает… что-то было знакомо… И когда появился Он, — она тут же все вспомнила и все узнала вполне.

На другом тротуаре Он вырос из-под земли, перескочил мостовую и пошел рядом. Она знала наверняка, что он сейчас предпримет. И она не удивилась нисколько, когда он дернул ее за руку, а потом властно сжал ее. Она тотчас же вырвала руку и сердито мотнула головой, так что волосы пересекли лицо. Длинная прядь попала ей в рот, она выплюнула ее и, не глядя, ругнулась в его сторону. Он торопливо ответил (да-да, он всегда в этих случаях был находчив), и тогда она увидела его лицо: оно было совсем белым, озлобленным, оно было пьяным.

Еще тогда, когда она с ним рассталась, когда он ушел, когда он бросил ее окончательно, уже тогда она, все еще плача и жалуясь, выучилась его ненавидеть. Но это стоило больших усилий. Сейчас же — она поразилась — ненависть ей далась с невиданной легкостью. Гудящая, темная, она отделилась на дне души, рванулась наверх, готовая все смести, любую преграду, — но оказалось, что нет препятствий… Как в других ее снах, знакомый фокус, как перед мнимо запертой дверью. Все дороги в ее душе оказались свободны. Нет препятствий. Ничего нет… Ядовитое облачко, беззвучно выплыв наружу, встретило только ночную сырость, соприкоснулось с ней… и растворилось. Запахло свежестью… запахло озоном… свободой!..

Такое открытие! Но она ничуть не сбавила скорости, шла всё так же, как муж, большими шагами, не шла, а летела, платье мешало, воинственное, разгоряченное тело вбирало сырость и жаждало ветра.

Тогда Он начал толкаться. Он толкал ее в бок. И при этом на миг он прижимался к ней бедром. Она чувствовала его ногу от бумажника в брючном кармане до ботинка. Она отталкивала его, он отлетал на мостовую, но потом снова вскакивал на тротуар и догонял ее.

А муж?.. Муж был безучастен. Его лицо застыло в бесчувственности, в глухоте. Хотя не было и тени сомнения в том, что он все видит и все понимает. Безучастность эта была особой, и в этом тоже не могло быть сомнений: за ней таилось доверие. Всеобъемлющее и ровное. И, пылая от благодарности, она старалась попадать с ним в ногу, и ей очень хотелось, чтобы он заметил это.

Наконец, они в самом низу. Понеслись по такой же мертвой, но щедро освещенной улице: широкий проспект и желтые фонари, блестят трамвайные рельсы… Здесь Он сразу же остановился. Ему надоело. Он уже больше не пожелал домогаться и догонять ее. Он остановился упрямо, как бык. Когда он упрямился, всегда казалось, что он сию минуту заплачет. Она оглянулась. Она почувствовала, что он отстал. Она оглянулась стремительно, и черные волосы снова закрыли половину ее лица. Он яростно топнул ногой и закричал. Слов не было (звук вообще был выключен), но она и без слов поняла, что он зовет ее. Он снова топнул.

Теперь она стояла лицом к нему. А расстояние?.. В десять метров, в двадцать метров!.. Она упивалась таким расстоянием. Далеко у нее за спиной остановился и муж. Он стоял возле дерева, прижавшись к нему плечом, смотрел на рельсы и курил.

Вот так стояли. Все порознь. Они вытянулись в полквартала. Каждый будто прирос; никто не двигался, никто не хотел быть первым.

И первым шевельнулся Он. Медленно опустил он правую руку в брючной карман и, не впуская глаз с нее, достал раскрытую бритву. Она, щурясь, следила за ним. Он приподнял эту руку с бритвой и, показывая зубы, четко сказал… несколько слов… Зубы обнажились почти в улыбке, будто дразня ее.

И тогда появился звук!..

Сначала ей послышался собственный хохот. А затем она очень громко сказала, продолжая смеяться: