Лотос - [14]

– Я не люблю сюрпризы, – нахмурился он.

– Я тоже их не люблю. С некоторых пор – просто ненавижу. Но этот можешь считать моим капризом перед свадьбой.

– Перед свадьбой. Когда это произносишь ты, звучит прямо как музыка. Ты веришь, что у нас будет свадьба?

– Интересная постановка вопроса. Верю ли я в свадьбу? Пожалуй, скорее, да, чем нет. А ты?

– Пациент скорее жив, чем мертв. Так мой отец часто говорил. Откуда эта шутка, я не помню. Зачем тебе нужен этот сюрприз, птица? Поедем со мной, я накормлю тебя завтраком. Я сделаю так, что тебе больше не нужно будет ни о чем думать, и твоя жизнь снова будет радовать тебя безо всяких сюрпризов.

– На самом деле, ты так мало знаешь, что радует меня, а что огорчает.

– И боюсь, что я постоянно путаю эти вещи. Так что, не поедешь завтракать?

– Я поем тут, а сюрприз, между прочим, больше для тебя. Я дам тебе адрес.

– Звучит угрожающе. Что будет дальше? Это опасно?

– Надеюсь, что нет. Я хочу сделать кое-что, и это, знаешь, позволит мне почувствовать, что я тоже что-то решаю. Достаточно туманно выразилась? – усмехнулась я.

– Нагнала туману, как на театральной сцене – ничего не разобрать. Что у тебя за капризы? А ты знаешь, что непослушных девочек за капризы обычно наказывают. – Андре оттаял, я видела это.

– Накажешь меня потом, идет?

– Я соглашаюсь, сам не знаю на что, и делаю это ради тебя. Странное чувство, – усмехнулся Андре, вчитываясь в адрес, написанный мной на бумаге.

– Теперь ты отлично представляешь, как я чувствовала себя с того самого момента, как встретила тебя. Значит, до встречи?

– До встречи. – Кивнул он и посмотрел на меня, как заговорщик, планирующий дворцовый переворот.

* * *

Салон находился неподалеку от Старого Арбата, до встречи с мастером оставалось еще прилично времени, и я решила прогуляться по Москве – для разнообразия, в одиночестве. Я всегда любила одиночество, не понимая этого всеобщего панического желания постоянно иметь кого-то рядом. Тонны научных исследований показывали, что жители земли не выносят одиночества, воспринимая его как угрозу, как удар, как дискриминацию и понижение персональной стоимости, но я всегда чувствовала в одиночестве безопасность и свободу. Свобода вовсе не эквивалентна счастью, но она и не обратна ему. Любовь вовсе не должна означать несвободу, но зачастую именно так и бывает. С Сережей я всегда задыхалась, как в яме, как в тюрьме или плену, и постоянно проклинала собственную трусость, мешавшую мне сбежать.

С Андре я чувствовала себя не просто свободной, я чувствовала, как отделяюсь от тела и оставляю последние связи. И чем сильнее были путы, которыми он оплетал мое тело, тем свободнее я себя чувствовала. Если бы я сказала ему об этом, он бы расхохотался мне в лицо. Он ненавидел свободу во мне, но парадокс был в том, что он и был моим освободителем. Прежде всего, от самой себя.

Колокольчик на двери в салоне тихонько звякнул, но никто не откликнулся, и я прошла внутрь. Прогулка по Старому Арбату показалась сюрреалистическим кино, и в моем сознании эта улица неожиданно слилась с парижскими бульварами, я одновременно почувствовала себя в двух параллельных мирах сразу. Русская речь постоянно заставляла меня вздрагивать, а в какой-то момент, на вопрос о том, какими духами я пользуюсь, я ответила по-французски. Потом смутилась и поправилась, но девушка-рекламщица, кажется, только расстроилась. Я вспомнила, что на Арбате принято зарабатывать на иностранцах, значит, моя русская речь не могла ее не разочаровать.

– Эй, ау! Есть кто живой? – негромко спросила я, оглядываясь по сторонам. Я пришла чуть раньше и боялась, что салон вообще будет закрыт. Из подсобки за стеной до меня донеслась какая-то возня, затем ко мне вышел дородный парень в черной футболке «в растяжку». Голубоглазый, с добрым широким лицом, он был больше похож на Добрыню, на русского богатыря, чем на тату-мастера. Не слишком высокий, с хорошо прокачанной грудью, он так и излучал здоровье и силу, и я вдруг испытала приступ страха. Что, если я зря все это затеяла? Этот мужик – я же совсем ничего о нем не знаю.

– Вы от Нафани, да? – спросил он и улыбнулся. Улыбка была хорошей, не злой, не заискивающей. Парень не хотел мне ничего «втюхать», не старался как-то меня обаять. Он подошел к подоконнику и включил чайник. – Чай будете?

– Нет, спасибо. – Я почему-то всегда чувствовала, что, принимая еду или напиток, ты уже вступаешь в отношения с людьми. Нейтралитет не может быть с чашкой чая в руках, а пока я хотела его. – Да, я Даша.

– А я Иван, – представился он, доставая из шкафчика на стене деревянный ящичек, в котором лежали чайные пакетики всех видов. – Вы пока тут осмотритесь, успокойтесь, а я чайку попью. Как у Нафани дела?

– Я не… – Я уже собиралась сказать, что ничего о делах своей соседки не знаю, но поняла, что это не так. – Она сдает сессию.

– Будущий юрист, куда деваться. Сумасшедшая девчонка. – Иван улыбнулся так, что я вдруг сразу поняла, что между ним и моей соседкой Машей было куда больше, чем просто татуировка с именем Тилля Линдеманна. Я вдруг представила, как Маша лежит на диване в этом салоне: двери закрыты, окна занавешены, Маша полностью обнажена, она смеется, она счастлива, а Иван просит ее лежать смирно, чтобы он мог закончить ее мандалу яркой жизни, но лежать смирно почти невозможно. Наверное, это было бы, как в Титанике, когда молодой художник рисовал свою обнаженную принцессу.