— Боюсь, мистер Спринг, что, заказ будет… преждевременным.
— Почему же?
Но Василий повернулся ко мне и сказал по-русски:
— Я к вам, земляк, за советом.
— В чем дело? Или не выгорело?
— Нет, этого нельзя сказать. У нас совсем было наладилось, и старика удалось уломать… Про нее и говорить нечего…
— За чем же остановка?
— Вы нашего старшину знаете, Алексея Аверьянова? У него по берегу клевер в копнах… Река почти вплоть подошла, надо свозить под сарай. Явились с подводами, а две крайних копны сверху разворочены. Почти половины не хватает…
— Причем же тут вы?
Василий замялся:
— Помните, я вам рассказывал, как Пашка Гусев меня подвел: ружьишко в те поры у меня обнаружил. Сейчас этот Пашка от старика не выходит. Что он ему поет, кто его знает! Только сегодня Джим вызвал меня к себе, и говорит, чтобы я вора нашел. А не то, дескать, не задать тебе Дженни, как своих ушей…
Василий повторил рассказ моим товарищам по-английски. Спринг отозвался:
— А вы не пробовали послать его к чорту! Разве вы шериф?[3]
— Этим не поможешь. Они вон как дело обернули. У меня, сами знаете, лодка… И участок мой рядом с Аверьяновским. Нынче, чем свет, вышел я к берегу: не пора ли, думаю, веревку поправить, кабы лодку не залило. Глядь, а у самого схода старшина наш, с ним Джим и здешних четыре человека. Гляжу, Пашка с ними. Вертится подле моей лодки, пальцем показывает, языком лопочет… Я подошел, поздоровался. Все от меня рыло воротят, а Пашка так это сладко: «Что это ты, Вася, так рано поднялся? По какой причине себя беспокоишь?» — «А вы, говорю, по какой причине по берегу в эку пору шатаетесь?» — «А мы, отвечает, следов ищем, кто к старшине в гости повадился. Около тебя маленько замешкались. Очень любопытно, как ты свою лодку бережешь. Сенцом окрутись для мягкости»…
Глянул я, а к борту чуть не вязанка прилипла, водой, наверно, нагнало и внутрь нахлестало. И все клевер. Верите ли, словно кто меня по затылку ударил. Молчу, а сам чую, что краснею, будто против печки стою. Повернулся я и пошел. А вдогонку, слышу Джим кричит: «пока вор не найдется, дорогу ко мне забудь!».
— Чего же вы волнуетесь? — спросил Спринг. — Если вы действительно не брали и…
Он встретился взглядом с Василием, порывисто к нему повернувшимся, напряженно закашлял и, наклонившись к огню, особенно тщательно стал раскуривать трубку.
Раттльснэк расклеил тонкие губы и ободряюще похлопал Василия по плечу.
— Русский говорит, что следов на берегу не было?
Василий отрицательно махнул: головой.
— И высоко разрыто?
— То-то и дело, что высоко. Не иначе, как вилами. Скотине так не достать.
Индеец весело подмигнул и сказал уверенно:
— Теперь надо спать. Потом будем ловить вора. Раттльснэк поймает. Нужно только встать после полуночи.
И восток и запад были еще задернуты одинаково плотной лиловой мглою, когда мы доехали до усадьбы Василия Князева и, оставив лошадь в крытом загоне, двинулись к берегу.
Большая медведица уже опустила свой хвост. Плеяды подмигивали тусклыми холодными глазами дочти у зенита, и жарко горела над горизонтом радужной свечей продолговатая Венера.
Василий отвязал от столба лодку, вычерпал жестянкой воду. Под берегом проползла черная тень. Тихо плеснуло, сморщилось стальное зеркало реки лучистою рябью, и из мутной мглы взвился кривой нос долбленой пироги, на которой Раттльснэк перевозил обыкновенно на лесопилку с того берега агента с жалованьем и коньяком.
Теперь индеец, сидя на корме, неслышно работал единственным веслом. Пирога подошла к лодке вплотную, и я заметил на носу у нее небольшой шест. Раттльснэк тихо окликнул Василия:
— Русский пусть садится ко мне, сам будет стрелять по вору. Мастер пусть едет с помощником. Только не болтайте и не гремите уключинами. Гребите одним веслом с кормы… Спешить некуда.
Спринг шагнул за мной в лодку, закачал ее, чуть не хлебнув бортом воды, и сердито проворчал:
— Это тебе для чего?
Индеец, прикручивавший проволокой к шесту пироги заводский керосиновый факел, в ответ щелкнул лишь языком и, как настоящая змея, проскользнув на корму, прошипел:
— Не шуметь!.. Не отставать!..
Это, однако, было легче сказать, нежели сделать. Пирога, врезавшись в воду, сразу обратилась в чуть заметное мутное пятно впереди. Наша лодка неуклюже завернула и зашлепала носом. Я не привык работать кормовым веслом, и, когда мы догнали своих спутников, пирога стояла уже неподвижно, опрокинувшись в зеркале спокойной воды вместе с остроносым индейцем и скорченной фигурой Василия, который сидел на передней скамье, положив на колени «Винчестер».
Спринг опустил якорь, и лодка, мягко толкнувшись на привязи, медленно описала дугу и выпрямила нос по течению. Я завернулся в войлочную чуйку поверх своей куртки, прислонился поудобнее к спинке кормовой скамьи и стал смотреть на реку.
Набежавшими из соседнего штата водами затопило крепкий еще лед, и кругом была полная картина весеннего разлива. Река словно пухла перед глазами. Изредка, медленно крутясь, проплывали мимо лодки мелкие льдины. Течения не было заметно, и казалось, что черный обломок сам ползет по неподвижной стальной глади. Там и сям слышались одинокие всплески. Это обрывался в воду подмытый у берега снег. Иногда над головой рождались свистящие вздохи, и высоко в небе переговаривались спокойные гортанные голоса: гуси тянули с юга на запад, с долины, где реки давно уже вскрылись. Тихо дышала зеркальная водяная поверхность; чуть колыхало, словно баюкало, лодку. У меня начинали слипаться глаза…
