Лошади в океане - [19]

с личными водителями.

Хоть прислуга

называлась домработницей,

но прислуживала неуклонно.

Лишь котлеты дорого ценились

без гарнира

и особенно с гарниром.

Легче было

победить, чем пообедать.

Победитель гитлеровских полчищ

и рубля не получил на водку,

хоть освободил полмира.

Удивительней всего законы были.

Уголовный кодекс

брали в руки осторожно,

потому что при нажиме

брызгал кровью.

На его страницах смерть встречалась

много чаще, чем в балладах.

Странная была свобода!

Взламывали тюрьмы за границей

и взрывали. Из обломков

строили отечественные тюрьмы.

«С Алексеевского равелина…»

С Алексеевского равелина

Голоса доносятся ко мне:

Справедливо иль несправедливо

В нашей стороне?

Нет, они не спрашивают: сыто ли?

И насчет одежи и домов,

И чего по карточкам не выдали —

Карточки им вовсе невдомек.

Черные, как ночь, плащи-накидки,

Блузки, белые, как снег,

Не дают нам льготы или скидки —

Справедливость требуют для всех.

Злые собаки

Злые собаки на даче.

Ростом с волка. С быка!

Эту задачу

мы не решили пока.

Злые собаки спокойно

делают дело свое:

перевороты и войны

не проникают в жилье,

где благодушный владелец

многих безделиц,

слушая лай,

кушает чай.

Да, он не пьет, а вкушает

чай.

За стаканом стакан.

И — между делом — внушает

людям, лесам и стогам,

что заработал

этот уют,

что за работу

дачи дают.

Он заслужил, комбинатор,

мастер, мастак и нахал.

Он заработал, а я-то?

Я-то руками махал?

Просто шатался по жизни?

Просто гулял по войне?

Скоро ли в нашей Отчизне

дачу построят и мне?

Что-то не слышу

толков про крышу.

Не торопиться

мне с черепицей.

Исподволь лес не скупать!

В речке телес не купать!

Да, мне не выйти на речку,

и не бродить меж лесов,

и не повесить дощечку

с уведомленьем про псов.

Елки зеленые,

грузди соленые —

не про меня.

Дачные псы обозленные,

смело кусайте меня.

«Проводы правды не требуют труб…»

Проводы правды не требуют труб.

Проводы правды — не праздник, а труд!

Проводы правды оркестров не требуют:

музыка — брезгует, живопись — требует.

В гроб ли кладут или в стену вколачивают,

бреют, стригут или укорачивают:

молча работают, словно прядут,

тихо шумят, словно варежки вяжут.

Сделают дело, а слова не скажут.

Вымоют руки и тотчас уйдут.

Новая квартира

Я в двадцать пятый раз после войны

На новую квартиру перебрался,

Отсюда лязги буферов слышны,

Гудков пристанционных перебранка.

Я жил у зоопарка и слыхал

Орлиный клекот, лебедей плесканье.

Я в центре жил. Неоном полыхал

Центр надо мной.

   Я слышал полосканье

В огромном горле неба. Это был

Аэродром, аэрогром и грохот.

И каждый шорох, ропот или рокот

Я записал, запомнил, не забыл.

Не выезжая, а переезжая,

Перебираясь на своих двоих,

Я постепенно кое-что постиг,

Коллег по временам опережая.

А сто или сто двадцать человек,

Квартировавших рядышком со мною,

Представили двадцатый век

Какой-то очень важной стороною.

Ребенок для очередей

Ребенок для очередей,

которого берут взаймы

у обязательных людей,

живущих там же, где и мы:

один малыш на целый дом!

Он поднимается чуть свет,

но управляется с трудом.

Зато у нас любой сосед,

тот, что за сахаром идет,

и тот, что за крупой стоит,

ребеночка с собой берет

и в очереди говорит:

— Простите, извините нас.

Я рад стоять хоть целый час,

да вот малыш, сыночек мой.

Ребенку хочется домой.

Как будто некий чародей

тебя измазал с детства лжой,

ребенок для очередей —

ты одинаково чужой

для всех, кто говорит: он мой.

Ребенок для очередей

в перелицованном пальто,

ты самый честный из людей!

Ты не ответишь ни за что!

Баллада о трех нищих

Двурукий нищий должен быть

Весьма красноречивым:

Ну, скажем, песню сочинить

С неслыханным мотивом,

Ну, скажем, выдумать болезнь

Мудреного названья,

А без болезни хоть не лезь,

Не сыщешь пропитанья.

Совсем не так себя ведет

С одной рукою нищий:

Он говорит, а не поет

Для приисканья пищи —

Мол, это был кровавый бой,

Мол, напирали танки,

Когда простился я с рукой —

Пожертвуйте, гражданки!

Безрукий нищий молчалив —

В зубах зажата шапка.

Башку по-бычьи наклонив,

Идет походкой шаткой:

Мол, кто кладет, клади сюда!

И шапкой вертит ловко,

А мы без всякого труда

Суем туда рублевки.

Старухи без стариков

В. Сякину

Старух было много, стариков было мало;

То, что гнуло старух, стариков ломало,

Старики умирали, хватаясь за сердце,

А старухи, рванув гардеробные дверцы,

Доставали костюм выходной, суконный,

Покупали гроб дорогой, дубовый

И глядели в последний, как лежит законный,

Прижимая лацкан рукой пудовой.

Постепенно образовались квартиры,

А потом из них слепились кварталы,

Где одни старухи молитвы твердили,

Боялись воров, о смерти болтали.

Они болтали о смерти, словно

Она с ними чай пила ежедневно,

Такая же тощая, как Анна Петровна,

Такая же грустная, как Марья Андревна.

Вставали рано, словно матросы,

И долго, темные, словно индусы,

Чесали гребнем редкие косы,

Катали в пальцах старые бусы.

Ложились рано, словно солдаты,

А спать не спали долго-долго,

Катая в мыслях какие-то даты,

Какие-то вехи любви и долга.

И вся их длинная,

Вся горевая,

Вся их радостная,

Все трудовая —

Вставала в звонах ночного трамвая,

На миг

бессонницы не прерывая.

«Я судил людей и знаю точно…»

Я судил людей и знаю точно,

что судить людей совсем не сложно, —

только погодя бывает тошно,

если вспомнишь как-нибудь оплошно.

Кто они, мои четыре пуда

мяса, чтоб судить чужое мясо?