Лондон у ваших ног - [6]

Шура тоже намекала мне, что ему часто звонят женщины.

— По делу, — защищала я.

Только Шурочка укоризненно качала своей белобрысой головой.

Я не верила. Не хотела верить до тех пор, пока… но об этом потом.

Аленочку-Александру я отдала в ясельки, и Шурочка наконец смогла от нас освободиться.

Родители сменили гнев на милость и тоже стали брать ребенка к себе. Я была ужасно благодарна подруге за всё. Наверное, я бы не смогла сделать для нее то, что она сделала для меня.

Мы стали встречаться с ней реже. На носу был диплом, ребенок, муж, правда все еще незаконный. Я стирала, мыла, готовила, убирала — все для него. Влюбленность моя не проходила. Я буквально боготворила его. Когда гладила Юрины сорочки, мне казалось, что я дотрагиваюсь до него, приятный холодок пробегал по спине. Когда варила ему еду, видела, как он будет ее есть, а я — стоять рядом. Я любила просто на него смотреть, до тех пор пока не случилось это…

Тот страшный день я не забуду никогда. Хотя после увиденного я старалась стереть его из своей памяти, выкинуть из жизни все, что до того времени считала самым дорогим. Выкинуть для того, чтобы никогда к этому не возвращаться. Все фотографии Шурочки я порвала на мелкие кусочки и спустила в унитаз. Даже ту, с нашим десятым классом, когда мы снимались после выпускного.

В круглом обрамлении все были размещены отдельно, а мы с ней — рядом. Шура упросила об этом фотографа. У нее был ключик к мужчинам. Она умело им пользовалась.

— Ключик можно найти к каждому, — уверяла она меня, — нужно только очень хотеть.

Только позже я поняла, что моего Юру она очень хотела.

Измена

— Знаешь, — успокаивал меня дедушка, поглаживая вздрагивающие от рыданий плечи, — есть люди внешне очень благочестивые. Они могут помочь в беде, выручить, поделиться с тобой последним, говорить только то, что принято в обществе, то есть выглядеть настоящими праведниками. Но внутри них, и они сами об этом не подозревают, прячется то, что называется простым русским словом грех. Он врожденный. Все остальное — это то, что они приобрели, приспосабливаясь к жизни, получили при воспитании. И он, этот грех, который внутри них… — Старый человек внимательно посмотрел на меня, словно стараясь заглянуть внутрь, от чего я тоже стала осматривать себя, даже украдкой дотронулась до своей груди, рук, словно этот грех был осязаем. — …берет верх, побеждает все нормы морали и поведения.

— Это у всех? — Я подняла на него мокрые от слез глаза.

— Конечно, нет, эти люди изначально порочны. Они могут победить в себе порок. Но это очень трудно. И они должны сами понять себя и хотеть справиться.

— А Шура хотела? — с надеждой в голосе спросила я.

Дедушка покачал головой.

— Думаю, нет.

— Но ведь она же любила меня.

— Именно поэтому. Она и сейчас любит тебя. Но сила, которая ее потянула к твоему возлюбленному, намного мощнее.

— Какая сила? — словно не опытная женщина, а наивный ребенок, вновь поинтересовалась я.

— Она включает в себя многое. Я не знаю твою подругу… но это, может быть, зависть…

Я замотала головой.

Дед хмыкнул.

— Чему завидовать? — воскликнула я, и головы его сослуживцев повернулись в нашу сторону.

— Не скажи, — тихо заметил один из мужчин, — ты первая вышла замуж.

— Не вышла, — вздохнула я, — она тоже так могла.

— Могла, но не вышла, — упрямо повторил он. — У тебя красивая дочь.

— Господи, ведь она считала ее дурнушкой, и потом, каждый может родить!

— Не каждый. — Дед покачал головой. — И главное. Слушай внимательно, ты рассказала мне, что она спала в вашей постели?

Я кивнула.

— Ее физически тянуло к тому мужчине, которого любила ты.

— Она же ненавидела его, — со злостью вырвалось у меня.

— Возможно, подсознательно она ревновала тебя к нему и, одновременно, как самый близкий тебе человек, хотела почувствовать то, что чувствуешь ты, когда обнимаешь его, ласкаешь, когда он ласкает тебя.

— Нет, — категорично замотала я головой, — я видела, как она сама так… так… — Я не могла подобрать слова, но потом вспомнила: «неистово«…неистово целовала его… всего.

— Ты хочешь сказать, что это не было обыкновенное любопытство узнать, что ощущаешь ты?

Я согласно кивнула.

— Все правильно. Она любила тебя, ревновала, и чувства, которые все это время копились в ней, выплеснулись наружу именно в сексе, к тому, что так дорого тебе.

У меня высохли слезы. В голове стало яснее, как-то разложилось все по полочкам. И вдруг меня посетила совершенно новая мысль: я ругаю Шуру, обвиняю, презираю, но при этом абсолютно не думаю о том, как же он, моя единственная любовь на всю жизнь, трогал, ласкал, гладил ту, к которой относился безразлично, более того — с презрением. Смеялся над мелкими чашечками ее бюстгальтера, в то время как я едва носила тяжелые от молока груди, соски которых он так любил целовать, щекоча кончиком языка.

— Зачем ей это? — вопрошал он, брезгливо поднимая двумя пальцами со стула забытый (или специально подброшенный?) крохотный бюстгальтер. — Она же мальчик?

И вот теперь он, моя любовь, предает меня, и с кем?!

— Говорят, когда любишь, можешь все простить, — продолжил дедушка. Все наоборот, простить можно, когда любишь не сильно, или если человек тебе безразличен.