Лондон у ваших ног - [5]

Я рассказала ему о своей курсовой, и он пригласил меня в буфет клуба, где проходил показ мод.

Разговорились о прошлом. Буфетчица приволокла для нас бутылку портвейна. Мы выпили. Я старалась изо всех сил ему понравиться. Рассказывала о журналистике, о своих планах на будущее. Он слушал невнимательно и, выпив намного больше меня, опьянел. Стал бормотать что-то о манекенщице Светлане, которая уговорила его уйти из школы. А там была любимая профессия, перспектива: готовил девочек к олимпиаде по спортивной гимнастике, его приглашали тренером в один из известных спортивных клубов.

— А тут… — Он махнул рукой.

— А что со Светланой? — ревниво поинтересовалась я.

— А, — безразлично посмотрел он на меня, — все кончено!

Он сидел совсем близко, высокий синеокий блондин, просто Садко из древнерусской былины.

Буфетчица, облокотившись о прилавок, завистливо поглядывала в мою сторону, восхищаясь его красотой и статью.

Портвейн возымел действие и на меня. Я так хотела его, что он, как самец, должен был почувствовать это. И он почувствовал.

Приглядываясь ко мне совсем другими глазами, он произнес:

— А ты стала взрослой девушкой.

Меня будто кто-то оторвал от стула. Я встала, показывая ему свои формы. Фигурой я отличалась еще в школьном возрасте — узенькая талия, высокая грудь, ножки хоть куда, вот ростом немного подкачала. Дотянула только до метра шестидесяти. В те времена моды на высоких девушек еще не было. Шурка, худая и плоская, на десять сантиметров выше меня, казалась каланчой и, стесняясь своего роста, старалась ходить сгорбившись.

Итак, я прошлась, как его коллеги-манекенщицы по подиуму, и мое сердце под тоненьким свитерком готово было выскочить из груди.

— Поехали ко мне, — попавшись наконец на мою удочку, неуверенно предложил он. — Поговорим о прошлом, о школе.

Я почувствовала, что перестала быть для него ученицей, и так разволновалась, что не могла выговорить ни слова, только кивнула в ответ.

В такси он прижал меня к себе и поцеловал. Я сразу улетела в небеса. Как пришли к нему, как разделась, я не могла вспомнить даже потом. Осталась у него на ночь, потом на день, а потом стали просто жить вместе. Свадьбы не было, и регистрироваться он тоже не предлагал. Потом родилась девочка.

Я побежала за советом к Шурке. Она взглянула на белокурую дочку и недовольно буркнула:

— Вылитый он!

— Такая же красивая, — залюбовалась я синими прозрачными глазами малютки и вытянутым торсиком, стараясь не замечать негативного отношения подруги к Юре.

— Как теперь институт? Сама не справишься. Придется тебе помогать, — объявила Шура и стала приходить к нам каждый день.

— Назовем девочку Александрой, — осторожно подкинула я идею Юре.

— Это в честь твоей селедки? — Он махнул рукой в сторону ванной комнаты, где Шурочка купала нашу дочь.

— Нет, в честь твоего папы, — схитрила я.

Он пожал плечами.

Юра продолжал работать в Доме моделей. Все девчонки с курса завидовали мне: «Муж — манекенщик!». Спрашивали, что модно в этом сезоне. А мода у нас не имела никакого отношения к тому, что показывали на подиуме. Люди носили то, что удавалось достать из импорта. Я часто ездила с ним на показы, и от одного этого меня стали считать очень модной.

Я сидела за кулисами и наблюдала таинство изнутри.

Девушки-манекенщицы, в одной паре черных туфель на всех, выходили на подиум. Неважно, что туфли были малы или велики, зато английские, фирмы «Кларк».

Мадам, сидевшая за столиком, скучным сладковатым голосом вещала про строчки и пуговицы. Девушки пружинистой походкой с едва уловимыми признаками кокетства выплывали в зал и, вернувшись, быстро, как бабочки, сбрасывали одежду. Мужчин было мало. Мужская мода находилась в загоне. Ее, можно сказать, вообще не существовало. Молодежь знала, что модны узкие брюки и… всё.

Юра демонстрировал два-три костюма, пальто и куртку. Но все равно он был неотразим. Я видела, как замирали от восторга женщины, когда он, высокий, широкоплечий блондин, с уверенностью красавчика выносил себя к ним. Я сходила от него с ума.

Ночью Шурочка уступала мне место в нашей постели, где она засыпала с нашей беспокойной дочкой в то время, когда мы пропадали на его показах. Она сонно уходила в кухню на диванчик возле самой плиты.

«Все-таки она мне ближе матери», — думала я, засыпая в объятиях Юры, потому что родители не хотели иметь ничего общего с моим незаконным мужем, а соответственно, и внучку не торопились признавать.

Шурка училась в трудном техническом вузе. Курсовые на ватмане были развешаны по всей нашей маленькой квартирке — на стенах, дверцах шкафа, на стульях и столе. Юра крутил носом: некуда было повесить брюки.

Кстати, Шурочке он продолжал откровенно не нравиться. Она ему тоже. Между ними существовала какая-то необъяснимая взаимная неприязнь. Когда мне нужно было сдавать экзамены, а Юра находился дома, Шурочка приходила и забирала девочку к себе, не желая оставаться с ним вдвоем.

— Плоскодонка, — в сердцах обзывался он.

Я молчала, зная, что ему нравятся женщины с выразительными формами. Наверное, поэтому в тот наш первый вечер мне удалось соблазнить его. В своей безумной влюбленности к нему я не замечала ничего: как он относится ко мне, к дочери, наконец, к другим женщинам. Только однажды, когда одна красивая дама, правда намного старше его, предложила устроить показ на их даче (она была женой высокопоставленного чиновника), он наклонился к ее уху и, как мне показалось, шепнул что-то интимное и дал номер нашего телефона.