«Литке» идет на Запад! - [8]

, на прибрежные камни которого наскочил в тумане один из пароходов Совторгфлота. Вызванные на помощь по радио другие суда были задержаны «до выяснения инцидента» японским миноносцем. И когда наши капитаны попытались наладить связь между судами на шлюпках, произошел любопытный разговор с японским командованием.

Капитан (обращаясь к командиру японского миноносца). Сообщаться с другими пароходами можно?

Командир (после долгого молчания). Мозна, мозна.

Капитан. Значит, разрешите спустить шлюпки.

Командир. О, нет. Слюпки спустить нельзя.

Капитан. А сообщаться можно?

Командир. Мозна, мозна…

…Экспресс мчит, пересчитывая стыки рельсов, неслышно тормозя у крохотных станционных домиков с бумажными раздвижными стенами. Сонный дежурный появляется на перроне, переводит рычаг стрелки и пропускает нас дальше. За четырехколейным полотном, меж горами, внизу, в долинах, за туннелями, спит Япония.

*

Рассвет занимается над неправдоподобно-фиолетовыми горами. Подняв квадратные желтые и черные паруса, скользят по глади Японского Средиземного моря рыбачьи шхуны. Ласково плещет под окнами вагона едва заметная зыбь. На другой стороне полотна кучатся мандариновые рощи; копаются на полях, по колено увязая в грязи, крестьяне; живописно раскинулись среди зарослей бамбука, туи и карликовой сосны деревянные домики бесчисленных деревень; плетутся коровы, запряженные в арбы; на огромных плакатах намалеваны молитвенные иероглифы, которыми японский крестьянин отгоняет «злых духов» с поля, арендованного у помещика.

Шестая проверка. Коверкая фамилии, полицейский, присланный из Касадошимо, пересчитывает нас и, доставив на катер, что-то втолковывает переводчику.

Тот обращается к первому штурману, встретившему экипаж на вокзале:

— Гаспадин агент политицеской полиции зелает знать, поцему так мало приехало моряков из бивсих на «Литке» в нацале ремонта?

Старпом ухмыляется:

— Передайте господину агенту политической полиции, что он очень много желает знать.

Кривой, как японская сабля, мыс, скрывший вход в бухту Касадошимо, отступает в сторону, открывал миниатюрный рейд и сверкающий белизной надстроек «Литке».

— Наконец дома, — облегченно вздыхает Маслыко, прыгая на кормовую палубу. — До чего ж надоели фараоны!

Мы на борту краснознаменного ледореза.

Рейдовая стоянка

Луч прожектора сверкающим клинком режет липкую мглу, обнажая крутые берега, поросшие сосной и туей, уродливые впадины пустых доков. Стиснутый горами, рейд кажется огромной ямой, над которой протянута выцветшая лента Млечного пути. В глубине бухты горят рубиновые отблески огней Касадошимо; ярко освещены лавки торговцев, изогнутые крыши и просветы вестибюлей публичных домов.

Последние часы стоянки. Четверо суток мы принимали отремонтированный японцами ледорез. Проверяя главные двигатели и рулевую машину, всюду находили небрежные недоделки и убеждались в сомнительном качестве доковых работ.

Машинисты ругались: подчистить «хвосты», оставленные японцами, означало целиком заполнить ремонтом владивостокские предотходные дай, которые каждый надеялся провести среди семьи и друзей.

*

Под бортом «Литке» ошвартован ветхий сампан (лодка), набитый слесарями из дока.

Они кончили ремонт рулевой машины и разъезжаются по домам.

Прыгаю на дно сампана и, поскользнувшись, сбиваю соседа. Вскрикнув, он, под мяукающий смех японцев, садится в лужу воды, просачивающейся сквозь разбитые пазы.

— Ой, роскэ! — смеются в сампане над моей неловкостью.

— Роскэ медведь ворчит сбитый рабочий. — Папироса есть? — просит он компенсацию.

Пачка «Пушки» моментально пустеет.

Сажусь на корме, где лениво галанит веслом лодочник. Отжав брюки, японец пристраивается рядом. Свет фонаря падает на его лицо, стриженные ежиком волосы, маленький низкий лоб и чуть-чуть приплюснутый нос.

— Гуляй, роскэ? — спрашивает он. — Касодосимо барисня много… Ходи ко мне, роскэ, — неожиданно приглашает он.

Минуту размышляю. Предложение японца соблазнительно — увижу, как живет рабочая семья. А вдруг провокация?..

— Ираси[10], — говорю слесарю.

Сампанщик, тяжело ворочая веслом, подгребает к причалу.

Карабкаемся по выступам высокой стены, минуем контрольные ворота.

Центральная улица Касадошимо пустынна. На низеньких раскладных табуретах дежурят торговцы. Сонно жужжат мухи, облепив лотки о фруктами. Груды больших яблок, кисло-сладкая фурма, почернелая от времени, сморщенная кожура бананов, мясистые помидоры, крупная, еще подопрелая клубника и висящие над дверьми ананасы, — все покрыто гудящим, как далекий мотор, роем мух.

Постукивая широкими гетта, из полутемного вестибюля выбегает навстречу нам женщина. На ней узорчатое кимоно, блестящая, словно воронье крыло, башенная прическа. Подрумяненное лицо расплылось в улыбке, узкие глаза смотрят по-собачьи просяще.

— Аната[11]! — шепелявит женщина и тянет за собой, делая непристойный жест. — Моо-ой миленькоо-ой, — растягивает она заученное обращение.

Спутник резко останавливает женщину. Та недовольно отпускает мой рукав и отходит в сторону.

Набеленные и накрашенные проститутки стоят у каждого дома, карауля прохожих. Днем они обивают ржавчину с корпусов пароходов, поднятых в док, вечером «работают» в публичных домах за проценты с пива и семнадцать иен