«Литке» идет на Запад! - [6]
Старшина круто меняет разговор.
— Куда ж их гонят?
Понукаемые жандармами, взвалив узлы на плечи и головы, корейцы скрываются за углом склада.
— Вам зелателыю знать? — любезно откликается подошедший японец. — Они идут в баня, потом едут домой, на свой земля.
Шпик легко произносит это слово, желанное каждому корейцу. Но подавляющему большинству их земля недоступна, ибо она находится в распоряжении помещиков и японских резидентов. Три четверти населения Кореи земли не имеет или возделывает крохотные участки, достаточные разве для индивидуального пригородного хозяйства советской рабочей семьи. Факты беспристрастны. Они подтверждают слова репортера о том, «как много сделали японские люди в Корее»: хищнически истребили богатейшие лесные массивы, разорили крестьянство, закабалили его двойным гнетом доморощенных и островных живоглотов, превратили Корею в колонию и плацдарм для нападения на Советский союз.
ЛЮДИ «ЛИТКЕ». Лучший рулевой ледореза комсомолец Пономарев.
Недра полуострова таят в себе золото, медные руды, колоссальные залежи графита; почва тучна и плодородна — родит рис, бобы, хлопок, экспортный корень жень-шеня. Но все это почти целиком исчезает в трюмах пароходов, приплывающих из Японии. На долю корейского крестьянина, измученного непосильными налогами, остается чумиза — похлебка из проса.
Старшина иронически благодарит шпика и спускается в третий класс, где ужинают матросы и кочегары. За двое суток пути нам изрядно надоели японские блюда, обильно наперченные и политые соей. Хлеба не полагается. Его заменяет сухой, раздирающий горло рис.
Судовая жизнь идет своим чередом. Мы бродим по спардеку вялые, как осенние мухи. Команда, надлежаще инструктированная, сторонится нас: на пароходе, совершающем регулярные рейсы в Страну советов, подобраны выдрессированные кадры. К тому же они боятся всевидящего взгляда шпиков. Кубрик для моряков с «Литке» недоступен. Нам строжайше запрещено входить туда. Но иногда вечером, когда «Амакуса-Мару» заунывно воет, разрезая плотную пелену тумана и холодная слякоть оседает на судовых надстройках, мы слышим тихий голос сменившегося с вахты матроса:
— Кон-бан-ва[8]. Как дела, роскэ товарис?..
Беззвучно смеясь, он скрывается в просвете дверей кубрика.
Так изо дня в день: неумолчное шарканье пароходной обуви, которую надо обязательно надевать при входе в помещение; нары и жесткие подушки, набитые рисовой трухой; очередь у китайского биллиарда; крысиная мордочка агента политической полиции. Ему тоже надоело рейсовое однообразие; от нечего делать он останавливается у нар, тычет пальцем в первого моряка и «учиняет допрос с пристрастием».
«Амакуса-Мару» отдает швартовы. Расплывается но ветру яичный желток восходящего солнца на грязном фоне кормового флага. Мокрые канаты змеями вползают на борт. Рвутся цветные ленточки, протянутые от уезжающих пассажиров к оставшимся на причале Сейшина. Стародавний обычай! Японцы консервативны в быту и тщательно оберегают мелочные традиции. Ленточка в руках укутанного в желтую пелерину офицера-отпускника рвется последней: значит, он скоро вернется, господин бравый японский офицер!
Береговой рейс
Встреча произошла на вокзале. Солнце, позолотив курчавую зелень склонов, низко висело над вершинами прибрежных гор острова Хонсю, размноженное тысячью полотнищ национальных флагов на фасадах зданий города: Цуруга провожала очередной батальон, отправляемый на материк. Навьюченные полной походной амуницией, солдаты повзводно шли узкими улицами мимо восторженных лавочников, кричавших высокопарные напутственные слова о самурайской чести. Рядом катили черные лакированные коляски курумайи — маленькие жилистые рикши со старушечьими личиками. Облокотясь на эфесы кривых сабель, сидели в колясках равнодушные к приветствиям офицеры. Их упитанные матовые физиономии, коричневые краги, выутюженные мундиры и серебро звездочек на погонах отражали сытость и благополучие.
У вокзала, напротив публичного дома, гостеприимно раскрывшего раздвижные двери — сьодзи, батальон выстроился шпалерами. Увешанный цветными ленточками боевых отличий, вылез из плавно подкатившего мотокара тучный майор, протер крылышки пенсне и, подобрал свисавший живот, понес его навстречу батальону. Офицеры вытянулись, приложит ладони к козырькам. Фельдфебеля на площади пропели слова команды, и пятьсот вскинутых винтовок блеснули дулами, приветствуя начальство.
Майор небрежно помахал перчаткой и, сопровождаемый офицерами, прошел в пассажирское помещение. Вдоль стены опрятного зала неторопливо путешествовала ручная белая мышь, на скамьях ждали поезда советские моряки, «охраняемые» десятком одетых в штатское шпиков.
ЛЮДИ «ЛИТКЕ». Плотник Савенко.
Мы внимательно разглядывали японских солдат. Так вот они, островные самураи, согнанные из всех деревень префектуры защищать честь «страны Восходящего Солнца» на сопках Манчжоу-Го!
— Однако офицеров у них не меньше, чем рядовых, — подметил третий штурман.
— Нагрузили хлопцев, как ломовиков, — добавил Маслыко: — и ранец, и лопата, и шинель, и ручной пулемет… вспотеешь!
Слушая наставления коренастого, плотного японца с фельдфебельскими лычками на погонах, солдаты не спускали глаз с нашей группы. Поймав эти взгляды, он повернулся к нам, показав исчерченную шрамами физиономию и расцвеченную, как у майора, разноцветными ленточками грудь.
