Литературные портреты: В поисках прекрасного - [219]

В пьесе Камю Калигула открывает для себя абсурдность мира, когда умирает Друзилла, его сестра, которую он любил плотской любовью. Он вдруг понял истину: «все просто и все ясно, немного глупо, но тяжко переносить».

И что следует из этой истины?

– Люди смертны, и они несчастливы.

Напрасно друзья говорят ему, что все живут с этой истиной. Калигула отвечает, что это заблуждение. Люди живут во лжи. Он откроет им глаза: «Отныне и навсегда моя свобода безгранична». Когда свобода какого-нибудь императора уже не знает границ, для жестокости и несправедливости границ тоже не существует. Калигула безумец? Нет, он жертва обычного маниакального бреда, он хочет действовать, доводя до крайности соображения ума, он человек абсурда, который хочет уничтожить все традиционные ценности. Подобное состояние рассудка у какого-нибудь интеллектуала порождает грубую шутку, у императора – кровавую бойню. Если б Калигула мог, он разрушил бы этот мир, абсурдность которого оскорбляет его. Не будь Бога, он бы по меньшей мере уничтожил людей, все то, что они уважали, все, что любили.

И самое ужасное то, что они склонились перед ним, что патриции предлагали ему своих жен, что они писали поэмы, прославляя его. Во всей этой драме есть что-то от фарса. Разве Муссолини не заставлял своих министров бегать, прыгать через огненные обручи? Разве Гитлер, после того как он попрал все божественные и человеческие законы, не попытался укрыться под руинами мира? «Калигула» – это не история безумца, это, увы, хроника нашего времени. Даже менее ужасная, чем наше время. Гитлер никогда не задумывался о своих злодеяниях. Калигула, несмотря на свои преступления, продолжает поиски праведной жизни. Он знает, что тоже виновен. «Но кто осмелится осудить меня в этом мире, где нет невиновных?» Он протянул руки к своей любви, к Друзилле, потом к невозможному. «Я пошел по ложному пути, я не пришел ни к чему. Моя свобода – не благо». Так мы приходим уже к «Бунтующему человеку». Чрезмерность потерпела неудачу.

Написанная в 1938 году, поставленная в 1944-м, пьеса «Калигула» имела заслуженный успех. Актер, постановщик и автор, Камю стал одним из видных театральных деятелей. Он обладал главным даром – даром сценического движения. Ритм установлен с первой же сцены, пьеса идет без сучка без задоринки. «Недоразумение», написанное в 1942–1943 годах, является продуктом помола той же жатвы. В Моравии мать и дочь, живущие одиноко, убивают путников, которых принимают на постой. Мать уже пресыщена столькими убийствами, но дочь продолжает в знак протеста против своей судьбы – жизни в этом одиночестве, без любви. Приходит путник. Это Жан, сын старшей женщины, вернувшийся после долгих странствий, но он не открывается им. Две женщины убивают путника, потом, увидев его паспорт, узнают, что он их сын и брат.

Это недоразумение превосходит преступление. «Персонажи, – пишет Брисвиль, – все время находятся на грани узнавания». Но не являемся ли все мы в общении с нашими друзьями, родными, всеми людьми на грани узнавания? Не больше, чем две женщины, мы не перейдем ее. Мы умираем, как и жили, во всеобщем недоразумении. «Ни в жизни, ни в смерти нет ни родины, ни мира». Пьесе, приводящей в отчаяние, написанной во время, когда все объясняло отчаяние, «Недоразумению» не хватает плоти. Есть набросок, есть рука мастера, но мысли проходят лишь абстрактными штрихами.

А вот для театра абсурда бунтующий театр открывает все ту же картину преследования: пьеса жизненная, волнующая – «Праведники» и пьеса-демонстрация – «Осадное положение», та же «Чума», переделанная для сцены. Действие романа происходит в Оране в наши дни, в пьесе действие происходит в Кадиксе вне времени. Она обдуманно символична, нечто вроде моралите и мистерии Средних веков, потому что Чума в ней предстает как персонаж – нигилист по имени Нада. Я с грустью читаю, что Камю нежно любит эту пьесу, как отец слабого ребенка. Он захотел представить в ней театр коллективный, где роль действия будет перенесена на роль диалога. Это само по себе не является невозможным, и иногда даже внесение абстрактных представлений бывает успешным, как у Лопе де Вега и других. Но я присутствовал на генеральной репетиции «Осадного положения» и заметил полное безразличие публики. Текст не доходил до слушателя. Мысль не шагнула со сцены.

И напротив, пьеса «Праведники», которую я только что перечитал, взволновала меня. В основе ее – истинный эпизод периода русского терроризма 1905 года. Возможно, эта историческая основа (как «Калигула» основывался на труде Светония)[447] способствовала достоверности. Сюжет пьесы – конфликт между безоговорочным революционером, который в противовес Калигуле не гнушается никакой несправедливостью ради достижения цели, и революционером, для которого существуют рамки морали. Каляев[448], направленный партией убить великого князя, не бросает бомбу, потому что в последний момент видит в карете двух его племянников. «Убийство детей противоречит чести». Непреклонный Степан осуждает такую совестливость: «Меня не трогают подобные пустяки. Когда мы решимся забыть о детях, в тот день мы станем властителями мира и революция восторжествует». Это оборотная сторона государственного интереса. У интереса негосударственного те же притязания. Террорист жесток столь же, сколь и Ришелье. Человек меры, Камю или Каляев, не хочет никакого триумфа такой ценой. Это не слабость. Каляев в конце концов убьет великого князя и будет повешен. Куда лучше чувство, для которого победа, купленная чрезмерными средствами, рухнула бы в чрезмерность. Нельзя творить справедливость на несправедливости.