Литературные портреты: В поисках прекрасного - [217]

«Чума» – книга гуманиста, который отказывается принять несправедливость Вселенной. В вечной тишине этих бескрайних просторов, тишине, которую нарушают лишь крики жертв, человек должен держаться рядом с человеком, может быть, из героизма, может быть, из святости, но главным образом осознавая элементарные чувства: любовь, дружбу, солидарность. Впрочем, последнее, когда люди в опасности, довольно легко. Но все снова забывается, когда беда проходит. Эпидемия завершается, карантин снят, город оживает, люди забывают. После чумы, которая была большой войной, в которой были такие же герои, они возвращаются к своим слабостям. В чуме тел выживает чума душ. «Я наверняка знаю одно, – говорит Тарру, – каждый носит в себе чуму». Но тот, кто это знает, может следить за собой и пытаться сделать для людей «хотя бы по возможности меньше зла и даже немного добра».

Таким образом, в «Чуме» «чувство людской солидарности поднимается для Камю, словно рассвет над агонизирующей Вселенной». Напротив, в «Падении», последующем его романе, последняя надежда, кажется, улетучивается. «Мы не можем уверенно говорить о виновности одного человека, но с уверенностью можем утверждать, что виновны все». Иными словами, мы находим в нашем сознании честного человека достаточно поводов, чтобы верить во все преступления. Здесь снова речь идет о философском романе. В приморском городе Амстердаме мы встречаем Кламанса, некогда уважаемого адвоката из Парижа, который, постепенно осознав лицемерие своей профессии, где он судит о тех, кого защищает, словно сам не бывал виновным. Чувствуя отвращение к самому себе, он рассказывает о своих недостатках незнакомцу, добавляя: «У меня всегда были только благие намерения», – что делает его обычным ханжой.

Книга представляет собой длинный монолог Кламанса, который пытается понять, с какого момента началось его падение. Он открывает, что оно шло повседневно, оно отступает во времени по мере того, как он углубляется в свое прошлое. «У меня были принципы, конечно. К примеру, жены моих друзей – священны. Просто я совершенно искренне за несколько дней до этого переставал поддерживать с мужьями дружеские отношения». «На деле ничто не шло в счет. Война, самоубийство, любовь, нищета, я обращал на них внимание, естественно, когда обстоятельства вынуждали меня, но деликатно и поверхностно… Как вам сказать? Это проскальзывало. Да все проскальзывало мимо меня…» «В общем, серьезные проблемы заботили меня разве только в промежутках между моими маленьким проказами». Эта откровенность побуждает его слушателей признаться, что и они ничем не лучше его. А Кламанс именно этого и ждал. Обеспечив себе в результате их признания право судить других, он позволяет себе все пороки.

Забавная притча. Что люди несовершенны, что многие из них живут в лицемерии – кто в этом сомневается? Некоторые янсенисты потребовали чистоты во имя веры, некоторые аскеты – во имя философии. Но на чем основывается суровость Кламанса? Ни на чем, потому что он кончает с безрассудностью Калигулы, жестокого, чтобы отомстить за то, что он виновен. «Сколько преступлений совершено просто потому, что их исполнитель не может перенести чувство, что он виновен». Книга изобилует столькими парадоксальными и блестящими формулировками, но к чему она приводит? Мы не очень хорошо понимаем. «В этой игре зеркал, где признание автора и исповедь персонажа, заклинание и комедия, правда и вымысел отражаются друг в друге»[439], мы восхищаемся стилем, юмором, мы удивляемся горькой иронии, которая проходит через все. «Это не падение, – сказал Марсель Тьебо, – это безысходность».

На деле людские безумия свидетельствуют о самом мрачном пессимизме. И что? Надо пытаться жить, и мы увидим, что «Падение» – не последнее слово Камю.

IV. Бунтующий человек

Я буду говорить об этой главной книге прежде, чем перейти к театру, потому что театр Камю находится между этими двумя полюсами его мысли: «Мифом о Сизифе» и «Бунтующим человеком».

«Человек – единственное создание, которое отказывается быть тем, что он есть», короче, он бунтует против своего положения в мире. Этот бунт – главное в его существе. «Я думаю, что ни о чем не думаю, – говорит бунтующий человек, – но не могу сомневаться в своем возмущении или, как сказал Декарт: „Я возмущаюсь, следовательно, я существую“[440]». Бунтующий человек – это человек, который говорит «нет», но уже первым своим действием говорящий «да». Каждый бунт молча взывает к оценке. Внешне негативный, бунт становится позитивным, когда раскрывает в человеке то, что необходимо защищать. Солидарность людей зиждется на бунтарском порыве, а он, в свою очередь, находит оправдание только в этой солидарности. В абсурде («Посторонний», «Миф о Сизифе») опыт индивидуальный, в бунте он – всеобщее действие («Чума», «Бунтующий человек»), потому что все страдают от положения человека в мире. Эта очевидность выводит индивида из его одиночества. «Я бунтую, следовательно, мы существуем».

Идею справедливости, которую человек несет в себе, метафизический бунт противопоставляет несправедливости, которую он находит в мире. Бунт совершается против богов, и это – миф о Прометее. Но греческие боги отождествляются с природой, а мы являемся частью природы. Как бунтовать против себя? Отсюда покорность судьбе Эпикура и Марка Аврелия, знаменитых и печальных мыслителей, которые удовлетворяют лишь разочарованных философов. Лично Бог лучше соответствует тому, чтобы все уладить. Иван Карамазов выступает против Бога на стороне людей и упирает на их невиновность. Христианство в ответ заставляет Христа принять самые страшные мучения и даже смерть. Оно обещает, что в Царствии Небесном несправедливостям не будет места.