Литературные первопроходцы Дальнего Востока - [27]

В обыденной речи с противопоставлением Дальнего Востока и России можно столкнуться до сих пор, но теперь оно имеет чисто географический смысл и используется для удобства – чтобы не добавлять каждый раз «остальная Россия» или «Центральная Россия». Культурной пропасти, о которой говорит Антон Чехов, давно нет. За минувший век с лишним страна стала более или менее однородной, хотя со стороны в это бывает непросто поверить.

Антон Чехов порой говорит о Сибири и Дальнем Востоке со страхом и даже, пожалуй, брезгливостью, как какой-нибудь маркиз де Кюстин[207], автор записок «Россия в 1839 году». Местная интеллигенция, по Чехову, «от утра до ночи пьёт водку», причём «неизящно, грубо и глупо» (ладно бы пила умно). Женщины «жёстки на ощупь» – эти слова едко припомнят Чехову владивостокские фельетонисты (интересно, что Антон Павлович предвосхитил сатирика Михаила Николаевича Задорнова[208], нелестно отозвавшегося о владивостокских женщинах и после вызванного этим скандала переставшего ездить во Владивосток). О Томске Чехов написал, что этот «скучнейший город» не стоит «гроша медного», из-за чего в 2004 году томичи поставили писателю откровенно карикатурный памятник. Пожалуй, только о Красноярске Антон Павлович отозвался доброжелательно: «Самый лучший и красивый из всех сибирских городов… Какая полная, умная и смелая жизнь осветит со временем эти берега!» (но и то – «со временем»). О Николаевске-на-Амуре Чехов пишет: единственное светлое место в истории города – само его основание. «Обыватели ведут сонную, пьяную жизнь… Пробавляются поставками рыбы на Сахалин, золотым хищничеством, эксплуатацией инородцев». Контрабандисты даже не скрывают своей профессии. Нравственность – «какая-то особенная, не наша».

Потом, уже на Сахалине, Антону Чехову рассказали такую легенду: «Когда русские заняли остров и затем стали обижать гиляков, то гиляцкий шаман проклял Сахалин и предсказал, что из него не выйдет никакого толку.

– Так оно и вышло, – вздохнул доктор».

Писателя сразу предупредили: жить на острове «тяжело и скучно», отсюда все бегут – «и каторжные, и поселенцы, и чиновники».

После были различные призывы и госпрограммы – как царского, так и советского извода; Сахалин активно заселялся, но к концу ХХ века остров вернулся к чеховскому статус-кво: отсюда по-прежнему уезжают, хотя нынешний Сахалин – место куда более комфортное и живое, чем былая каторга, не говоря уже о том, что сказочно красивое. Исторического максимума население Сахалинской области достигло в 1991 году – 715 тысяч человек. За следующие три десятилетия сократилось до 488 тысяч.

Уже при Чехове жители Сахалина считали обетованной землёй расположенное к юго-западу от острова Приморье – «Южно-Уссурийский край». В 1990-х началось бегство и из Приморья – 2,3-миллионный край без войны потерял более 400 тысяч человек. Но, конечно, по сравнению с остальным Дальним Востоком и особенно «северами» Приморье выглядит благодатным краем: юг, тёплое летом море, наличие какой-никакой работы, элементарных дорог…

Транспортные тарифы, указывает Чехов, на Сахалине неимоверно высоки, а пароходы разгружаются «томительно долго», причём это – «горькая участь всех наших восточных портов». Звучит очень актуально, особенно в контексте превращения Владивостока в «свободный порт» и многочисленных связанных с этим проблем.

На острове свирепствует туберкулёз, причём Антон Чехов – врач по профессии и сам чахоточный – называет причинами заболевания не только климат и лишения, но и «тоску по родине».

Даже красоты природы не перебивают общего угнетающего ощущения: «Предубеждение против места засело так глубоко, что не только на людей, но даже на растения смотришь с сожалением, что они растут именно здесь, а не в другом месте». Или: «Послушать каторжных, то какое счастье, какая радость жить у себя на родине! О Сахалине, о здешней земле, людях, деревьях, о климате говорят с презрительным смехом, отвращением и досадой, а в России всё прекрасно и упоительно; самая смелая мысль не может допустить, чтобы в России могли быть несчастные люди, так как жить где-нибудь в Тульской или Курской губернии, видеть каждый день избы, дышать русским воздухом само по себе есть уже высшее счастье».

Это – к вопросу о психологии в том числе и современных дальневосточников, столь многие из которых стремятся поскорее уехать «на Запад» («Запад» – всё, что за Байкалом, если смотреть с востока), хотя не всегда можно вполне понять – почему.

Антон Чехов нашёл слова: «предубеждение против места»; очень точное и мудрое замечание.

То ли со времён Чехова многие черты дальневосточной жизни не изменились, то ли он сам запрограммировал будущее в своей книге-матрице?

Об уроженцах Сахалина Антон Чехов писал: «Рождение каждого нового человека в семье встречается неприветливо; над колыбелью ребёнка не поют песен и слышатся одни только зловещие причитания. Отцы и матери говорят, что детей нечем кормить, что они на Сахалине ничему хорошему не научатся, и “самое лучшее, если бы господь милосердный прибрал их поскорее”. Если ребёнок плачет или шалит, то ему кричат со злобой: “Замолчи, чтоб ты издох!” Но всё-таки, что бы ни говорили и как бы ни причитали, самые полезные, самые нужные и самые приятные люди на Сахалине – это дети, и сами ссыльные хорошо понимают это и дорого ценят их. В огрубевшую, нравственно истасканную сахалинскую семью они вносят элемент нежности, чистоты, кротости, радости. Несмотря на свою непорочность, они больше всего на свете любят порочную мать и разбойника отца, и если ссыльного, отвыкшего в тюрьме от ласки, трогает ласковость собаки, то какую цену должна иметь для него любовь ребёнка!»