Литературное творчество М. В. Ломоносова: Исследования и материалы - [62]

Пародийно снижая здесь значение стихотворца («стихотворцы все дураки» и т. п.), Елагин особенно зло издевается над Тепловым, требующим от поэта создания «учительных» произведений. В ответ на это требование Елагин предлагает стихотворцам сочинять «хорошие» родильные, свадебные, именинные и погребальные кармины, т. е. стихотворения, не имеющие никакого художественного значения.^{187 Выпад же относительно грамматических ошибок перекликается со статьей Теплова «О качествах стихотворца», где говорится, что «стихотворец, не знающий грамматических правил ... до познания прямого стихотворства доступить не может».}

Данные Елагиным в «третьем листе» «Автора» (сентябрь, стр. 275—282) портреты трех приятелей Теплова не могут быть, к сожалению, определены полностью. Если первый из них Фран-гизиус Тенеброзус, т. е. Франгизиус темный, напоминает действительно В. К. Тредиаковского, как это определяет П. Н. Берков, а мы знаем, что Тредиаковский и в 1750, и в 1755 г. (до июля— октября) был «близок» к Теплову, то относительно двух других — Остроумова и Постоянникова — сказать что-либо трудно. В Остроумове, по данной ему характеристике (не любит, когда ему напоминают немецких поэтов Опица, Галлера, Гинтера), можно видеть, как это делает П. Н. Берков, Ломоносова, но характеристика Остроумова в целом не соответствует такой атрибуции. Елагин пишет, что «с того времени, как по смерти отца его о несказанном его богатстве совершенно узнали, никто уже больше о премудрости его не сумяевается», «имяна французских стихотворцев почти все ему известны; ими утверждает он все свои споры» и т. п. Очевидно, в своих характеристиках Елагин не имел в виду портретного сходства с определенными лицами из окружения Теплова. Но включить попутно отдельные выпады и против Ломоносова Елагин, конечно, мог. Это не противоречит их давней полемической борьбе.

.Наконец, в самом последнем — «шестом листе» своего «Автора» Елагин делает вновь определенный намек на Теплова в связи с тем, что за первой частью его книги «Знания, касающиеся вообще до философии» не последовала вторая часть, обещанная в его предисловии «К читателю». «Сколько таких творцов, которые, выдав первую часть книги, в предисловиях другую обещают, но или из лености, или переменив свое состояние забывают то свое обещание (курсив наш, — Л. М.)» (декабрь, стр. 556). В выделенных нами словах содержится намек на укрепление власти Теплова в сфере государственного управления.

Приведенных примеров достаточно, чтобы признать раскрытие имени Теплова как автора рассуждения «О качествах стихотворца» со стороны И. П. Елагина, а следовательно, и Сумарокова. Это еще раз подтверждает, что автором «Рассуждения» был Теплов.

Теплов, таким образом, не смог сохранить своего анонима. Имя его не укрылось от зоркого глаза его врагов. Однако вряд ли Теплов в дальнейшем продолжал полемику. Никаких других его произведений полемического характера до сих пор не обнаружено. .Это заставляет предполагать, что литературно-полемическое выступление Теплова носило случайный, эпизодический характер. В последнем случае это подтверждает наш тезис, что «учительство» и дидактизм Теплова были беспредметными и не имели глубоких корней.

В свете наших новых разысканий становится ясным, что П. П. Берков ошибался еще и в вопросе о содержании второго «Рассуждения» Теплова. П. Н. Берков видит в нем «апологию дворянской песенной поэзии», мотивируя этим позицию Теплова. Стремясь доказать далее, что первое «Рассуждение» принадлежит Ломоносову, П. Н. Берков заметил во втором (Тепловском) «Рассуждении» идеологическое расхождение, которое было необходимо для доказательства этого положения. На самом деле во втором «Рассуждении» Теплова при самом внимательном чтении нет не только никаких расхождений с первым, но нет с ним и пикакого сходства. Если первое действительно полемически заострено, то второе написано Тепловым совершенно бесстрастно и касается важной и актуальной для того времени исторической темы «О начале стихотворства». При всем желании, элементов апологии дворянской песенной поэзии в нем найти нет возможности. Затрагивая вопрос о происхождении «стихотворства», Теплов, конечно, не мог не коснуться и любовной песни, как ранней формы поэтической лирики. Сам П. Н. Берков признает, что, по Теплову, «красноречие положило начало поэзии, первой и наиболее естественной формой которой является песня, и именно любовная песня». Но из последующего текста Теплова П. Н. Берков делает такой вывод: «Признавая дальнейшее развитие поэзии в сторону дидактики, Теплов все же отдает предпочтение не этим искусственным формам (т. е. музыкальным рифмам), а естественным, т. е. песням». Но отдавая предпочтение народной поэзии перед искусственной, Теплов не имеет в виду салонную дворянскую песню. Теплов пишет: «Одним словом (знающие люди) песнями своими подражание всему тому делали, что с человеком в жизни случалося или случится могло и тем себя по склонности к веселию пробавляли. То самое мы видим и у нас в простом народе, что люди, не ведающие никаких правил стихотворческих, да и про то не знающие, что есть на свете между науками особливое искусство, называемое Стихотворство, поют истории царей, бояр или молодцов, по их наречию удалых. И хотя весьма просто, однакож преклоняют сердца иногда к слушанию» («Ежемесячные сочинения», 1755, июль, стр. 12). Статья Теплова рассматривает только возникновение «стихотворства» у древних. Никаких сопоставлений с современной Теплову эпохой, за исключением ссылок на русскую народную песню и пародпый театр, в ней нет. Основываясь на фразе Теплова из заключительного абзаца его «Рассуждения»: «Сие мнится быть происхождение от начала стихотворства в натуре своей, которое после обратилося в великую важность между учеными людьми», — П. Н. Берков совершенно неожиданно заключает, что «Рассуждение» представляло собой поэтому «апологию дворянской песенной поэзии, стремилось представить ее как продукт цеховой учености, имеющей сравнительно узкий интерес».