Литературная Газета, 6624 (№ 49/2017) - [17]

Мы медленно бредём к дому, не желая расставаться. В эту осеннюю ночь морозно, и отец согревает мои руки в своих горячих ладонях. Стук наших шагов отдаётся по пустынным улицам. Я прижимаюсь к нему и не хочу его отпускать. Я ещё не ориентируюсь во времени, не представляю, насколько длительны сроки, которые он будет отсутствовать, и боюсь, что это надолго. Отец молча смотрит куда-то вверх, на звёзды, а я жмусь к нему всё плотнее и ощущаю под своей рукой апельсины, тяжело оттягивающие карманы его куртки.

У дома нас ожидали отчим и его водитель. Заметив нас, они вышли из машины. Отчим остался у ворот и, как мог, ласково позвал меня: «Ступай скорее в дом, мама с ума сходит, а вы спокойно гуляете среди ночи». Он попытался увести меня во двор, но я стал сопротивляться, потому что видел, как водитель, этот неотёсанный громила, подошёл к отцу и отвёл его в сторону. Я не думал, что моему отцу угрожает опасность, просто он никогда не прощался со мной, не сказав каких-нибудь нежных слов. И я ожидал их услышать, тем более что он уезжает. Водитель встал перед отцом в нахальную позу: «Ну что ты изводишь людей, что ты бедную женщину каждый раз доводишь до истерики, дали тебе дни и часы, так посещай соответственно им». Отец выглянул из-за его плеча: «Ребята, дайте мне по-человечески проститься с сыном, потом поговорим, не следует ему всё это выслушивать». И тогда он хотел обойти его и направиться ко мне. Вот он сделал шаг в сторону, – этого гиганта не так-то легко обойти, – навстречу мне засияла его улыбка. Он весь уже потянулся ко мне: «Сынок, иди сюда». Но громила выкинул руку вперёд, преграждая ему дорогу: «Приятель, ты не понимаешь, что тебе говорят?» Одним махом он откидывает отца назад (делает, что ему велено), да так сильно – не рассчитал гигант свою мощь, – что отец, по неосторожности задев его ногу, падает. И в этот момент я увидел, как из его карманов выпали апельсины и покатились по тротуару. Я рванулся было к нему, но отчим успел схватить меня за шею и, задыхающегося от слёз, потащил в дом...

Словно одинокий призрак я брожу теперь по опустевшему дому. Посмотрите: заводной паровозик съехал с рельсов и свалился с моста в реку. Автокран врезался в домики, построенные из кубиков, и разрушил их. Обезьянки и бельчата застыли в нелепых позах, исчерпав силу сжатых пружинок. На них лежит пыль десятков лет, и стеклянные их глаза, некогда глядевшие на меня, как живые, мертвецки потускнели, а заводные устройства проржавели основательно, что больше их уже не завести.

Изредка сюда залетает ветер в поисках живой души, стучит ставнями, листает зачем-то страницы разбросанных на полу книг, но не найдя для себя ничего интересного, спешит удалиться. Иногда в одной из комнат можно услышать плач матери. Я нахожу её и сажусь напротив: «Скажи, мама, что стало с отцом после того, как он уехал?» Она вскидывает на меня обожжённые слезами глаза: «Отстань, отстань от меня, жестокий сын, неужели ты хочешь добить меня?!» Посидев немного, её бесплотное тело уносится вглубь ночи.

И снова в этом немом царстве я остаюсь наедине со своей болью. Мы долго сидим молча, но затем и она встает, также грустно улыбается и неслышно уходит в свою лесную глушь. Она знает, что я никогда уже её не покину.

А что отец? Наутро, как и следовало, они с товарищем загрузили большую машину каким-то ходовым товаром и уехали в другой, далёкий от нас город. Недели через две близ незнакомого городка, в лесополосе, была обнаружена их машина, – её разграбили и подожгли неизвестные люди. Об отце и его напарнике больше никто ничего не слышал. Говорят, в те времена подобных происшествий было множество, и гибель двух коммерсантов, незвано прибывших в этот край, лишь скупо отразилась в отчёте местного следственного отделения как нераскрытое преступление.

И по прошествии стольких лет меня не перестаёт обжигать одна мысль, когда я думаю об отце: неужели тот человек, кто любил меня больше жизни и видел своё счастье лишь во мне, убит какими-то случайными бандитами и покоится среди глухого провинциального лесонасаждения, в наспех вырытой яме под сугробами снега. И я, единственное родное ему существо, не могу уже ничего изменить, ничего даже поправить, никому отомстить. Перед глазами неизменно встаёт та нелепая сцена его падения: бессильно опавшие руки, схваченное мною на короткий миг его лицо, по-детски исказившееся из-за постыдной оплошности на глазах у сына, разлетевшийся от натяжения замок его куртки и эти четыре апельсина, принесённые мне в дар. И какая-то странная, неисчерпаемая годами жалость к отцу, какой у меня никогда ни к кому уже не было...

Мир, оставшийся мне от отца в наследство, понемногу выцвел и разрушился. Я теперь не знаю, где тот поворот на краю Вселенной, за которым находится то чудное поле с вечными странниками. Без отца я не могу представить себя гигантом, смело шагающим по миру в поисках приключений. И не помню заветные слова, которыми смог бы оживить пустынные улицы моего детства.

Снялся с рыночной площади и уехал в неведомые страны весёлый балаганчик бродячих артистов. Цыганский табор, собрав свои пожитки, ушёл в ночное небо прямо по звёздам. А мои приятели, оставив свои игрушки в песочницах, разбежались кто куда.