Литературная Газета, 6615 (№ 39/2017) - [6]

Сознавая, что «ясновидение и печаль» есть тайный опыт поэта, опыт неделимый и сокровенный, можно с большой долей вероятности предполагать, что животворящий источник её поэзии – Россия, родина – во всей полноте временны́х и пространственных измерений, красочно-пластических, звуковых, слуховых и многих других начал, «того безмерно сложного и таинственного, что содержит в себе географическое название страны» – так некогда писал один поэт. О том, как присутствует Россия во всём, что писала и чем жила Цветаева, говорить излишне и неуместно, ибо – очевидно. Конечно же, это блоковская «любовь-ненависть». Потому для неё и царская Россия (страна матери, детства, юности, любви, семьи, поэзии, счастья); и «белая» Русь (подвиг, жертвы, героика, изгнание); и СССР, где обитают «просветители пещер», где после возвращения «в на-Марс – страну! в без-нас страну!», «и снег не бел, и хлеб не мил», – одна вечная родина. Сложно множится и её отношение к революции, большевикам, Белому движению.

13 марта 1921 года. «Красная» Москва. Через год Цветаева покинет её. Пора витийственного вандейства, песнословий «Дону», Добровольческой армии, и –

Как закон голубиный вымарывая, –

Руку судорогой не свело, –

А случилось: заморское марево

Русским заревом здесь расцвело.

………………………………………..

Эх вы, правая с левой две варежки!

Та же шерсть вас вязала в клубок!

Дерзновенное слово: товарищи

Сменит прежняя быль: голубок.

Побратавшись да левая с правою,

Встанет – всем Тамерланам на грусть!

В струпьях, в язвах, в проказе – оправдана,

Ибо есть и останется – Русь.

Её русскость сказалась во многом. Как, впрочем, и европейскость. А как у неё звучит такое наше – дорога, дорожное, станции, вокзалы, рельсы, встречи, расставания – «провожаю дорогу железную»!

Её искусство развивалось с невероятной интенсивностью и на родине, и в эмиграции. Очаровательная домашность первых стихов, их искренность вырастает в сильной изобразительной воле, сдерживающей патетику духовно-душевного максимализма и воинствующего романтизма. Поэтический мир Цветаевой всегда оставался монологическим, но сложнейшим образом оркестрованным вопросительными заклинаниями, плачем и пением. При устойчивой, обуздывающей традиционности её поэзия восприимчива к авангардным способам лирического выражения (Андрей Белый, Хлебников, Маяковский, Пастернак).

Духовно и эстетически близкий Цветаевой выдающийся историк литературы и критик Дмитрий Святополк-Мирский, человек странно-страшной судьбы, писал: «С точки зрения чисто языковой Цветаева очень русская, почти что такая же русская, как Розанов или Ремизов, но эта особо прочная связь её с русским языком объясняется не тем, что он русский, а тем, что он язык: дарование её напряжённо словесное, лингвистийное…» Святополка-Мирского и Цветаеву на протяжении долгих эмигрантских лет связывали дружеские отношения. Но это не помешало ему в гениальной англоязычной книге о русской литературе (вышедшей в Лондоне в 1926 г.) так охарактеризовать прозу Цветаевой – «…самая претенциозная, неряшливая, истерическая, и вообще самая плохая проза, когда-либо написанная на русском языке».

В эмиграции ей, как и многим русским изгнанникам, открылась убийственная недолжность миропорядка вообще. Европа, где «последняя труба окраины о праведности вопиет», «после России» обернулась не меньшим адом. Антибуржуазность в крови у русских художников. Цветаева не исключение. В этом она наследница наших гигантов XIX века и Александра Блока (святое для неё имя). Потому именно ей принадлежит высокая и гневная скрижаль – стихотворение «Хвала богатым». Нелепы объяснения того, что в нём выражено цветаевским «наперекор всем и всему», неустроенностью, неотступностью бед, нищетой, скитальчеством. Если предположить невозможное – её благополучие на чужбине – она бы осталась Цветаевой в каждом слове, в каждом поступке, в каждом шаге и каждом вздохе.

Всюду у Цветаевой звучит отказ от мелочного торгашества времени, тюремно-казарменных «эпох», чертовщины урбанизма («Ребёнок растёт на асфальте и будет жестоким как он»). С годами всё сильней мучает искушение «Творцу вернуть билет» –

Отказываюсь – быть.

В Бедламе нелюдей

Отказываюсь – жить.

С волками площадей

Отказываюсь – выть.

С акулами равнин

Отказываюсь плыть –

Вниз – по теченью спин.

Не надо мне ни дыр

Ушных, ни вещих глаз.

На твой безумный мир

Ответ один – отказ.

На заре торжества и всевластия «печатной сивухи», по слову так ценимого поэтом Василия Розанова, она с твёрдой правотой и брезгливостью отвергла в стихотворении «Читатели газет» развоплощенье человеков перед «информационным зеркалом», нарастающим до наших дней планетарным бедствием:

Газет – читай: клевет,

Газет – читай: растрат.

Что ни столбец – навет,

Что ни абзац – отврат…

О, с чем на Страшный суд

Предстанете: на свет!

Хвататели минут,

Читатели газет!

……………………………

Кто наших сыновей

Гноит во цвете лет?

Смесители кровей

Писатели газет!

Как всякий значительный поэт, Цветаева у одних вызывала и вызывает восхищение и признательность, у других – отторжение и неприятие. Не в счёт капризно-раздражённые сентенции «нарциссов чернильницы». В связи с этим очень важны суждения её многолетних, в эмигрантскую пору, оппонентов-соперников, недругов-петербуржцев. Язвительной пристальностью и «стильной» солью оценок они донимали Цветаеву. Один из них – поэт и критик Георгий Адамович, «соборная личность», как его называли, эмигрантской литературы и культуры. Другой – гениальный лирик прошедшего столетия Георгий Иванов.