Литературная Газета, 6395 (№ 49/2012) - [23]

Колокол над Болотом - ёмкая метафора. На язык просится: интеллектуальная проза. Хотя это не жанр, а, скорее, стиль жизни писателя. Не имитационная интеллектуальность - эта сейчас не редкость, а горькая. Тут в свои права вступает ирония истории, а современность подталкивает писателя к сарказму. В Сибири ирония - птица редкая, залётная. Ни в таёжной полосе, ни в степной орде философская ирония не ночевала. Да и врачует дух не она ведь, а любовь, ирония лишь место для неё расчищает. Приелась беспрерывная игра на понижение. Просветляющих легенд - вот чего не видно. На этом фоне и высветляется лирическая ирония Костина. Мнимо интеллектуальной прозы вдосталь, но мало сейчас литературы, лелеющей пластику, органику жизни, дорожащей опытом поколений. Больше всё антироманы, антиэпос какой-то. Мы ждём: вот-вот окрепнет голос провинции, и отсюда пойдёт новая русская проза. Оригинальность романа, самобытность его я понимаю, может быть, простовато: автор не поступился глубиной ради внешней занимательности.

Но ирония - не самоцель, она лишь подталкивает к раздумью о главном: о семье, о любви и о вере. Ведь сама семья, основа жизнестойкой культуры, размыта, раздавлена в ХХ веке. Эпоха демонстративно игровой прозы довершает это разложение. А мыслим ли русский роман без семьи? Совместить иронию истории и "мысль семейную" - нелёгкая это задача. И вообще - напомнить о самых традиционных ценностях, среди коих - быт провинции, хранительницы национального уклада. Кажется, на исходе эпоха постмодерна, балаганно-шутовское отношение к истории всем уже надоело. Опять интересны авторы, обращённые к преданию, к родовой легенде, вообще к проблеме рода и семьи в России.

Стилевой палитре соответствует эмоциональное разнозвучие романа. Стилистика его - разноязычие, вот, пожалуй, самое примечательное свойство. Можно нанизывать иронические бусинки - про нравы старых улиц, где "чужих" испытывают по заветам старины: "Ему "напихали" - и под глаз, и под дых, и по шее, не тронув только "помидоры". Или: "Они пили портвейн дипломатически - одна бутылка на троих". Когда улыбка у читателя не склеивается, тут, наверно, сарказм: "Девица полулёгкого поведения, в полупрофессию вошла непринуждённо и без раздумий[?] время от времени развлекается тем, что собирается выйти замуж". Непредвзятый читатель это оценит, труднее уловить лиризм, а он - сбережённая в нас человечность. Он, конечно, в музыке повествования. Он и в элегической оглядке на прошлое, в наложении нескольких сюжетных линий на основной тон. Память места, верность ему - для сибиряка это значит много.

Мёрзло Болото, проваливалось само в себя и вспучивалось, а потом и вовсе взбесилось - революция. Уничтожила колокол "эсэсэрия", а после стала отходить, то есть забывать. Горестные символы, узнаваемые и порой ошарашивающие. Горькая ирония не заглушает мелодию породнения: "Чтобы славить Болото и трясины его - до этого надо дожить".

Нынешние залётные "бакланы" наставляют нас: "Чтобы так жить, какими надо быть пентюхами! Бросайте вы это Болото вонючее, шевелите-ка броднями". Ну, знакомо: "Оставь свой край, больной и грешный[?]" Если жизнь дошла до края своей грязи, то одно из двух: либо грязь заставит вернуться к традиционным ценностям, либо... ничего от нас не останется. А на Болоте, где в каждый дом стучалась большая беда, люди хранят осколки старой жизни. И от летаргии памяти снова возвращаются к необходимости жить нормально - любить, и мыслить, и страдать.

Да, тут видится посильное сопротивление провинции обезличивающему центру. Писатели-провинциалы рвутся в Москву - и оказываются отгороженными от реальных проблем простой жизни, от народа своего. Потом гонят игровые романы, с натужным интеллектуализмом, с искусственными сюжетными перипетиями.

"Колокол и Болото" - роман о ликах, лицах, личинах и рожах сибирской истории. Иные ведь пишут сплошь благолепные лики, а за угол вечером выйти опасаются. И в подтекст оседает: сейчас - мерзко, зато в прошлом идиллия. Хуже всего, как предупредил Старец, если "одна гадкая белиберда разведётся вокруг ваших воспоминаний". А что же у Костина - так было, так будет? Или нулевое решение? Болото выпало из ХХ века, "и это безнадёжно хорошо": оно сберегло себя, оно настоящее, и рано или поздно "отступит перед ним Дурь, пронзившая и город, и страну, и мир".

Закрываешь книгу с ощущением: что-то новое и хорошо узнаваемое. Если реализм, то - магический. Не совсем в духе Гарсиа Маркеса, но где-то в этом направлении. Знаю, что испано[?]язычную прозу Костин ценит больше всего. В ХХ веке она стала прорывом провинции в большую литературу.

Александр КАЗАРКИН,

профессор Томского государственного университета

Гуманитарий в обжорном ряду

Гуманитарий в обжорном ряду

ЛИТПРОЗЕКТОР

Вы пойдёте лечить зубы к человеку, чьи познания в стоматологии сводятся к профессиональным байкам, которые ему за кружкой пива травит сосед-дантист? А когда вы сидите в самолёте, хотелось бы вам, чтоб указания пилотам давал "диспетчер", признанный таковым после того, как он посмотрел документальный фильм, посвящённый работе авиадиспетчера? "Что за бред! - скажете вы. - Я ценю свои зубы, и даже более того, я дорожу своей жизнью!" Что ж, вам остаётся только радоваться, что дантист и диспетчер, машинист поезда и прораб - это не творческие профессии. Потому что если бы вы наткнулись на творческого гуманитария, каким его себе - и публике - представляет француз Пьер Байяр, - вам бы не поздоровилось.