Литература как опыт, или «Буржуазный читатель» как культурный герой - [83]
В финале «Мидлмарча» упоминается между прочим о том, что Мэри и Фред (персонажи, которым читатель стойко симпатизирует) в последующей жизни опубликовали по книге. Горожане не верят, впрочем, в их индивидуальное авторство — в своем простодушии (или мудрости?) они подозревают, что всякую книгу пишет не вполне тот, чье имя значится на обложке: «За сочинение книг никого не следует хвалить, коль скоро их всегда пишет кто-то другой» (808). Ну что ж, и роман «Мидлмарч» пишется в значительной степени «кем-то другим». Именно: тем, кто его читает. Понять литературное произведение по-настоящему можно не иначе, как встав в позицию соавтора, — эту мысль Элиот не провозглашает прямо, а раздаривает собственным персонажам, от чего та начинает казаться почти тривиальной (в переводе может и вовсе исчезнуть[357]), отнюдь не будучи таковой.
Идеей анонимно-творческого соавторства обусловлен и тот вид героизма, который Элиот более всего интересен: незаметного, житейского, не меняющего одномоментно лицо мира и судьбу человечества, но позволяющего рассчитывать на постепенность и стойкость эволюционных перемен. К нему и отсылает, как всегда, косвенно, последняя фраза романа: «…если ваши и мои дела обстоят не так скверно, как могли бы, мы во многом обязаны этим людям, которые жили рядом с нами, незаметно и честно, и покоятся в безвестных могилах» (814).
Заключение
…Представьте себе. Вы просыпаетесь утром в огромном доме, пускаетесь бродить по нему и убеждаетесь: он так велик, что весь не обойти никогда. В доме живут ваши знакомые, родственники, друзья, возлюбленные, коллеги и еще множество незнакомцев. Царит суета: люди ссорятся и соблазняют друг друга, празднуют что-то и кого-то оплакивают. Однажды вы понимаете, что выхода из дома нет. Но с этим, оказывается, можно жить. Нет, это не дом вашей мечты, и он не очень-то обустроен, в коридорах иной раз небезопасно, но со всем этим приходится как-то справляться. Но однажды вы попадаете в ничем не примечательную комнатку. Комната пуста, но в ней звучат голоса, шепоты, обращенные именно и только к вам. Некоторые из голосов вы узнаете, другие — нет. Голоса рассказывают о доме, обо всех его обитателях и обо всем, что в нем происходит, уже произошло и должно произойти. Иные голоса изъясняются исключительно непристойностями. Иные жеманны. Иные нежны. Иные смешны. Иные печальны. А самые интересные голоса соединяют в себе все эти свойства. Вы приходите потом в комнату еще раз и еще, все чаще. Постепенно понимаете, что это же делают время от времени большинство обитателей дома. Приходят в такие же комнаты, на вид неприметные.
А теперь представьте, что вы просыпаетесь однажды утром все в том же огромном доме, только комнаты с голосами все исчезли. Будто их и не было. Теперь во всем доме нет такого места, где голоса рассказывали бы вам обо всем всеми возможными способами. Вам негде услышать голоса то смешные, то печальные, то грубые и мелодичные разом. Выхода из дома нет, как и прежде. Только теперь это обстоятельство начинает казаться невыносимым. Вы заглядываете в глаза людям, которых встречаете в коридорах, — родственникам, возлюбленным, друзьям, коллегам, незнакомцам, разбойникам, священникам. В их глазах читается один вопрос. Как нам отсюда выбраться? Теперь ясно, что дом — тюрьма. Люди начинают кричать, биться о стены. Появляется вооруженная охрана. Дом начинает трясти. И вы не просыпаетесь. Вы просто уже не спите.
Литература — единственное место в любом обществе, где, в потаенности нашего сознания, мы можем слышать голоса, рассказывающие обо всем всеми возможными способами. Это привилегированное место действия охраняется и сохраняется не потому, что писатели хотят для себя абсолютной свободы — говорить и делать что угодно. А потому, что всем нам, читателям и писателям, простым гражданам, генералам и святым нужна эта незаметная комнатушка. Нет нужды называть ее священной, но нужно помнить о ее необходимости.
Салман Рушди[358]
То, что понятие «литература» в Европе в XVIII веке получило новое смысловое наполнение и новую культурную функцию, — предмет достигнутого на сегодня консенсуса. Сам по себе сдвиг нельзя не заметить, но природу его, одновременно эстетическую и социальную, трудно объяснить. Одну из версий объяснения мы и попробовали развить, выведя на авансцену проблематичную фигуру «буржуазного читателя».
Литературная речь европейского «буржуазного века» обращена к новому «идеалу» тотальной взаимообмениваемости, светскости, широко понятой прагматичности, демократического эгалитаризма. При этом она осуществляла работу ничем не заменимую и высоко востребованную, в отсутствие даже явного общественного запроса. Овнешняя и публикуя, посредством рефлексивно используемого слова, индивидуальный опыт, осознавая его в качестве предмета и продукта обмена, буржуа осваивали область, промежуточную между властными государственными структурами и частной жизнью индивида. Становлению публичной сферы — с присущей ей гибкостью, множественностью представленных в ней логик, изощренной самокритичностью и т. д. — способствовало, конечно, интенсивное развитие рынка. Но рыночный эффект сам по себе двойствен
В статье анализируется одна из ключевых характеристик поэтики научной фантастики американской Новой волны — «приключения духа» в иллюзорном, неподлинном мире.
Эмма Смит, профессор Оксфордского университета, представляет Шекспира как провокационного и по-прежнему современного драматурга и объясняет, что делает его произведения актуальными по сей день. Каждая глава в книге посвящена отдельной пьесе и рассматривает ее в особом ключе. Самая почитаемая фигура английской классики предстает в новом, удивительно вдохновляющем свете. На русском языке публикуется впервые.
Нобелевская лекция лауреата 1998 года, португальского писателя Жозе Сарамаго.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.
Настоящая книга является первой попыткой создания всеобъемлющей истории русской литературной критики и теории начиная с 1917 года вплоть до постсоветского периода. Ее авторы — коллектив ведущих отечественных и зарубежных историков русской литературы. В книге впервые рассматриваются все основные теории и направления в советской, эмигрантской и постсоветской критике в их взаимосвязях. Рассматривая динамику литературной критики и теории в трех основных сферах — политической, интеллектуальной и институциональной — авторы сосредоточивают внимание на развитии и структуре русской литературной критики, ее изменяющихся функциях и дискурсе.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.