Лис - [216]
После второй пары, когда Павел Королюк почти успел обо всем позабыть, явилась лаборантка Риммочка. Интересная такая эта Риммочка – только что кокетничает с тобой, глазки строит, а через минуту, глядите, она уже должностное лицо, какие там глазки. Вас, говорит, Павел Александрович, завкафедрой хочет видеть. Ну да, он опоздал к первой паре на сорок минут, пробки, что тут поделаешь?
Заведующего, профессора Древомыслова, Павел любил: настоящий ученый, автор целой библиотеки книг, четыре языка – старая школа. И всегда уважительный тон, притом если что-то считает правильным, может отстоять, не повышая голоса, одним лишь авторитетом и силой доводов. Павлу, как и другим молодым преподавателям кафедры, покровительствует, но без послаблений. Хороший! И как неприятно, что именно перед ним Королюк подставился под пескоструй.
– Мне звонили из деканата, Павел Александрович, говорят, не первый раз такое серьезное опоздание. Я так же не люблю дисциплинарных разговоров, как и вы. Но сорок минут – это же половина пары. То есть половина материала не обсуждена или обсуждена второпях. Словом, не стоит так. Не нужно… Иначе выговор мне, выговор вам, удар по кафедре.
Он кивал, просил прощения, обещал: больше никогда. Неприятно, но не смертельно. Его пары закончились, надо ехать на фирму. Вот только кофе он утром так и не успел выпить, теперь чего уж, можно в университете. Сдержанно попрощавшись с лаборанткой, Королюк направился в буфет. Перед входом в крыло, где располагаются студенческая столовая, кафе для преподавателей и буфет, он задержался. У двери не вполне ровно висел ватманский лист, сплошь заклеенный фотографиями. С самой большой махал рукой Сережа Тагерт, на остальных тот же Сережа улыбался в разных студенческих компаниях. Типа выставка: «Мой любимый преподаватель». И не лень было клеить. Вся эта история с увольнением – какая-то театральная постановка, ей-богу. Вот ему, Павлу Королюку, сейчас тоже сделали выговор. И что теперь? Обижаться, дверью хлопать? Тагерт – неплохой преподаватель, мог бы и дальше работать. Нет, уперся в свой словарь. Надо все-таки отделять главное от второстепенного. Я могу здесь принести пользу, учить новые поколения профессии, заниматься наукой. А что кто-то из начальников удила закусил – ну потерпи пару лет, в России надо жить долго.
Кофе казался кисловат, и Королюк снова принялся думать о Риммочке, выговоре и первой паре. Чтобы не опаздывать, надо отказаться от машины. Но какой смысл отказываться? Для чего тогда свой автомобиль? Как-то он выехал за час до пары – и что же? Как назло, дороги оказались свободны, он приперся за полчаса до начала. Идиотизм!
Когда он выходил из буфета, плаката уже не было. «Фанаты унесли», – иронически подумал Павел и почувствовал кислый привкус во рту. Видимо, придется позвонить этому Сереже, подумал он с неудовольствием.
Он набрал номер Тагерта уже вечером, когда большой опен спейс департамента опустел.
– Сегодня видел тебя в университете, – мягко начал Королюк.
– Галлюцинируешь понемногу? – голос Тагерта звучал насмешливо.
– Ты помахал мне рукой, а потом тебя сорвали враги.
– Понятно. – Собеседник не поддержал шутливого тона. – Как дела?
Королюк спросил, сам ли Сережа развешивал свои плакаты. Он знал, что не сам, знал, что с прошлой недели Тагерт лишился университетского пропуска, но решил задать вопрос: интересно, что за поклонники остались у Сережи в университете. Тагерт отвечал: помог один студент-второкурсник. Павел спросил – вроде с удивлением:
– Студент? Хм. А ведь за такое ему и по шапке могли, пожалуй… – Не удержался и прибавил: – Ты сам-то не понимаешь? Взрослый вроде человек. Так подставить парнишку.
Молчание на другом конце линии. На всякий случай Паша решил свернуть на другую тему:
– Чего теперь мыслишь делать? Такого спеца в любом институте с руками, по идее, оторвут.
Однако Тагерт не спешил переходить к новому предмету:
– Что же, я тебе, Паша, отвечу. Ты за парнишку переживаешь? Понимаю, у меня самого на душе кошки скребут. А на кого мне надеяться? На тебя? На других моих бывших учеников, которые нынче преподают в университете? Куда там. Вы делаете вид, что ничего не произошло. Это, знаешь, как стадо коровье: задрали волки теленка, остальные чуть отошли и щиплют травку на той же лужайке.
– Ничего себе теленок! – начал было Паша, но Тагерт его перебил:
– Но мало того, что вы за товарища, за друга – мы ведь друзья, верно, Паша? – не заступитесь. Уйти в знак протеста всем вместе из университета? Куда там! Вы-то здесь причем? Будете дальше пастись, не мыкнете.
– А ты бы хотел…
– Мало того! Ты еще отчитываешь меня за то, что я позволил мальчишке проявить отвагу и солидарность, которых нет у тебя. Ни у кого из вас нет. И ему с этим жить дальше, поверь, гораздо легче, чем тебе без этого. Хотя нет, все это самообман. Тебе тоже будет легко.
Пока Сережа говорил, сильнее всего Павла задело не то, что его обвиняют в малодушии и лицемерии. Больно было сознавать, что Тагерт, оказывается, не считает его другом. Это выглядело как предательство, нарушение каких-то клятв, никогда не принесенных, но подспудно ощущаемых. Тагерт разговаривал с Пашей как взрослый, причем именно как чужой взрослый, словно в течение долгих лет он, Паша, не сделал столько всего для их дружбы. Вертелось и готовилось вылететь возражение: мол, что же ты вместо себя отправил на подвиг пацана. Но в последний момент вспомнил вдруг, как Тагерт ходил к Водовзводнову хлопотать за Петюню, когда тот готовился поступать в университет. Ни за что Паша не хотел бы, чтобы сейчас Тагерт срезал его этим козырем. Потому как тогда выходило бы, что все ради друга в нужный момент переступают через свою неохоту и страх. Все, кроме него, Павла Королюка. Поэтому он спокойно произнес:
В волшебной квартире на Маросейке готовят клей для разбитых сердец, из дачной глуши летят телеграммы, похожие на узоры короедов, в Атласских горах бродят боги, говорящие по-птичьи. «Волчок» – головоломка любви, разбегающейся по странам и снам, бестиарий характеров, коллекция интриг. Здесь все неподдельное: люди, истории, страсти. Здесь все не то, чем кажется: японский сад в подмосковных лесах, мужчина во власти влюбленной женщины, итальянское поместье Эмпатико, где деньги добывают прямо из подсознания.
У бывшего преподавателя случайно открывается редкостный дар: он умеет писать письма, которые действуют на адресата неотвратимо, как силы природы. При помощи писем герой способен убедить, заинтересовать, утешить, соблазнить — словом, магически преобразить чужую волю. Друзья советуют превратить этот дар в коммерческую услугу. Герой помещает объявление в газете, и однажды раздается телефонный звонок, который меняет жизнь героя до неузнаваемости.В романе описана работа уникального ивент-агентства, где для состоятельных клиентов придумывают и устраивают незабываемые события: свидания, примирения, романтические расставания.
У бывшего преподавателя случайно открывается редкостный дар: он умеет писать письма, которые действуют на адресата неотвратимо, как силы природы. При помощи писем герой способен убедить, заинтересовать, утешить, соблазнить – словом, магически преобразить чужую волю. Друзья советуют превратить этот дар в коммерческую услугу. Герой помещает объявление в газете, и однажды раздается телефонный звонок, который меняет жизнь героя до неузнаваемости.В романе описана работа уникального ивент-агентства, где для состоятельных клиентов придумывают и устраивают незабываемые события: свидания, примирения, романтические расставания.
В уральском городке старшеклассницы, желая разыграть новичка, пишут ему любовное письмо. Постепенно любовный заговор разрастается, в нем запутывается все больше народу... Пестрый и теплый, как лоскутное одеяло, роман о времени первой любви и ее потрясающих, непредсказуемых, авантюрных последствиях.
Когда коварный барон Бальдрик задумывал план государственного переворота, намереваясь жениться на юной принцессе Клементине и занять трон её отца, он и помыслить не мог, что у заговора найдётся свидетель, который даст себе зарок предотвратить злодеяние. Однако сможет ли этот таинственный герой сдержать обещание, учитывая, что он... всего лишь бессловесное дерево? (Входит в цикл "Сказки Невидимок")
Шестой ангел приходит к тем, кто нуждается в поддержке. И не просто учит, а иногда и заставляет их жить правильно. Чтобы они стали счастливыми. С виду он обычный человек, со своими недостатками и привычками. Но это только внешний вид…
Рассказ из сборника «Русские женщины: 47 рассказов о женщинах» / сост. П. Крусанов, А. Етоев (2014)
Роман молодого чехословацкого писателя И. Швейды (род. в 1949 г.) — его первое крупное произведение. Место действия — химическое предприятие в Северной Чехии. Молодой инженер Камил Цоуфал — человек способный, образованный, но самоуверенный, равнодушный и эгоистичный, поражен болезненной тягой к «красивой жизни» и ради этого идет на все. Первой жертвой становится его семья. А на заводе по вине Цоуфала происходит серьезная авария, едва не стоившая человеческих жизней. Роман отличает четкая социально-этическая позиция автора, развенчивающего один из самых опасных пороков — погоню за мещанским благополучием.
Триптих знаменитого сербского писателя Милорада Павича (1929–2009) – это перекрестки встреч Мужчины и Женщины, научившихся за века сочинять престранные любовные послания. Их они умеют передавать разными способами, так что порой циркуль скажет больше, чем текст признания. Ведь как бы ни искривлялось Время и как бы ни сопротивлялось Пространство, Любовь умеет их одолевать.
Прогрессивный индийский прозаик известен советскому читателю книгами «Гнев всевышнего» и «Окна отчего дома». Последний его роман продолжает развитие темы эмансипации индийской женщины. Героиня романа Басанти, стремясь к самоутверждению и личной свободе, бросает вызов косным традициям и многовековым устоям, которые регламентируют жизнь индийского общества, и завоевывает право самостоятельно распоряжаться собственной судьбой.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)