Лис - [208]

•

Лекцию по экономике Матвей Осадчий, художник театра «Лис» и юрист-второкурсник, решил прогулять. Двух первых пар хватило, чтобы он почувствовал, насколько заслужил скукой право на перерыв. Он вышел во дворик, где ежась, курили десятка два студентов. Не так уж холодно, снег, редкими хлопьями нисходящий свыше, тает еще в воздухе. Матвей не спеша достал из сумки сигареты, щелчком наполовину вышиб из пачки ароматную палочку, с удовольствием щелкнул зажигалкой и сделал первую затяжку. За это время он успел подумать:

– Хорошо бы сваять такую скульптуру, где бы постоянно работала сварка: разрезая металлические листы и сваривая их по-новому.

– Пригласить на премьеру Лушу и сказать, что может взять подружек. Только как сказать, чтобы позвала ту, черненькую?

– Зачем у профессора Арбузова такая шапка, будто он косит под бобра?

– Кофе. Взять кофе и выкурить вторую.

– Что я вообще делаю в этом университете?

Перемена закончилась, и дворик понемногу опустел. Матвей медленно побрел сквозь призрачный лес слабого снегопада. Несколько снежинок попали на лицо, и он не стал стирать капли. Он обогнул второй корпус, намереваясь нырнуть в буфет через ту дверь, через которую ходили только повара и буфетчицы. Завернув за угол, он замер, пытаясь осознать открывшуюся картину. Поверить в нее было невозможно.

У ограды рядом с гаражом в беспорядке громоздились щиты декораций – его декораций. Большинство щитов отвернули лицом к ограде, поставили в несколько рядов и в два яруса. Но три щита смотрели на Матвея в упор, и в этом разобранном, частичном взгляде зиял пульсируя странный, безболезненный укор. С одного щита, неровно намокшего от снега, тянулись руки, держащие над купелью младенца. На другом, перекошенном, скакала половина волхва, указывая перстом на отсутствующую звезду Рождества, а с последнего глядела четвертая часть огромного лика Спасителя, который оказался в самом беспомощном положении, совершенно немыслимом для Вседержителя.

В этой заброшенности, в мусорной жалкости была какая-то чудовищная красота, сродни красоте поля сражения, увиденного с высоты воронова полета. Матвей собрался сделать шаг, но не смог, как не мог и отвести глаза от своего уничтоженного труда. Он затянулся и успел удивиться, что не чувствует вкуса табачного дыма и даже вроде бы не знает, вдохнул его или нет.

«О чем думает этот чертов режиссер?» – крикнул он про себя, притом вместо слова «чертов» употребив другое, совсем уж непечатное. С этим вопросом, внезапно ожив, он бросился искать виновника катастрофы. Дорогой ему казалось, что все мельтешащее снегом небо состоит из разорванных криков.

•

Попасть в кабинет Ошеевой на сей раз оказалось неисполнимой задачей. Секретарша Леся не говорила: «Елена Викторовна не хочет вас видеть» и отвечала без лишнего холода, но в самой ровности ее голоса и отговорок читался отказ. Заявление о выделении зала для генеральной репетиции так и оставалось без подписи. Через полтора месяца Леся, извинившись, сообщила, что бумага затерялась. Тагерт тотчас написал новую служебную записку, но и она, похоже, всегда оказывалась в стопке документов ниже остальных. Наконец в середине декабря на заявление была положена ректорская виза: «Рядчикову». Декан не распоряжался аудиториями и залами, ожидать от него решения – мечта и мираж. Все же, недоуменно приняв из рук секретарши заявление, Тагерт направился в деканат. Холодный свет люминесцентных ламп напоминал сегодня о больничных коридорах.

– А, Сергей Генрихович! Заходите, заходите, рад вас видеть! Присядьте. Чайку́ распорядиться? – Радость плескалась в улыбке декана, распахнутых, словно для отеческих объятий, руках, в фарфоровых золоченых фигурках на полке, изображавших красноармейца и комсомолку в звонко блестящей косынке. – Чем могу? Или все же чаю, а? Зелененького, а?

Отказавшись от чая, Тагерт положил на стол заявление. Рядчиков немедленно вынул из внутреннего кармана пиджака черный футляр, извлек оттуда очки, нацепил их на свой короткий, словно игрушечный нос. Пока декан читал заявление, Тагерт смотрел в окно на редкие хлопья парящего снега. Дочитав, Рядчиков кашлянул и произнес:

– Счастлив был бы оказать вам услугу, дорогой Сергей Генрихович. Но деканат, как вы знаете, не распоряжается аудиторным фондом. Это вам в учебную часть надо.

– Но зачем в таком случае в резолюции указано ваше имя?

Декан развел руками:

– Вы понимаете, решение руководства не обсуждаются.

– Как раз это выше моего понимания. Может, ректорат имел в виду, что деканат по своей инициативе потревожит учебную часть?

– Сомневаюсь.

Тон Николая Павловича оставался по-прежнему любезным, но теперь в голосе слышалось сдержанное ожидание: у декана много дел и мало времени, не хочется напоминать об этом гостю. Прощались церемонно, словно пытались доказать, что никакие недоразумения не отменяют взаимной приязни.

В коридоре на Тагерта вихрем налетел Матвей Осадчий:

– Вот зачем так делать? – крикнул он.

Тагерт смотрел измученными, непонимающими глазами.

– Вы бы еще сожгли, какие проблемы? «Цельный образ, потомок Феофана Грека»! – Последние слова Осадчий произнес кривляясь, как бы передразнивая Тагерта.