Лирика - [10]

Соловей, над робкой розой не кружи — таких скитальцев

Толпы здесь прошли и скрылись из цветущего предела.

Только нежно, будто строчки дружеского их привета,

Под кустом багряным травка для тебя зазеленела.

В нераскрывшемся бутоне запечатано посланье

От израненного сердца, что любовью пламенело,

Жжет тоска Джами, и пламя не залить слезами... Ливню

Не отмыть тюльпан, чье сердце от ожога потемнело.

***

Я не участвую в пирах не потому, что я аскет:

Не шумным радостям пиров, а горестям принес обет.

Нет, недостоин и атлас царя устлать дорогу к ней!

Всевышний, рвани дервиша не дай напасть на этот след!

О дерзкая! Ты не стыдись своей привычки мучить нас —

Привык: не обижайся тот, кто верою в тебя согрет.

Молитва у меня одна: «Моя царица красоты

Да будет век ограждена от злого умысла и бед».

С терпеньем и рассудком я был связан узами родства,

Но навсегда с родней порвал, когда любви увидел свет.

Пришел нейсан, и мутных вод потоком залит этот дом:

От сердца слезы поднялись к глазам, у них кровавый цвет.

Пусть чарой обнесут Джами! Одну лишь сердца кровь он пьет.

Другого красного вина для сердца раненого нет.

***

Уехала моя подруга. Дойдет ли к ней мой зов?

Я кроме утреннего ветра найду ли к ней гонцов?

Я вправе ли писать ей письма, чтоб именем моим

Она могла украсить список своих покорных псов?

Сказала, душу отнимая: «Уста отдам взамен».

И вот, со мной не расплатившись, ушла в конце концов.

Я зерна слез моих напрасно разбрасывал всю жизнь!

Голубка нежная бежала от всех моих силков.

О, научи меня, охотник, как заманить газель,

Дабы желанную добычу принес мне долгий лов!

Я грубым жаром вожделенья был сотни раз сожжен,

Доколе ждать мне приближенья к сопернице цветов?

Джами, не спрашивай: «Откуда весь этот пьяный бред?»

Ведь кубок мой из хума страсти наполнен до краев.

Перевод Я. Часовой

Учитель, до каких же пор с зари и дотемна

Моя газель должна все дни быть в школе пленена!

От свежей зелени луга сверкают, как парча,

Дай отдохнуть ей, с нами пусть побегает она.

Зачем еще, чему ее ты хочешь научить,

Когда с рождения она была умудрена.

Куда ни ступит — зазвучит молитвой за нее

Сердечный возглас: «Боже! Как умна, ловка, стройна!»

Да только губ ее вино, увы, запрещено.

Ходжа, без милости такой нет вкуса у вина!

Вчера я дал себе зарок не помышлять о ней,

Но понял, увидав ее, что клятва неверна.

А у Джами от этих губ душа кровоточит,

Как чашка кровью — до краев души его полна.

Все здесь: и сад, и блеск ручья, и вот он — кубок для вина,

Встань, кравчий, здесь запретов нет, немыслимо не пить до дна.

И если в келье у себя старик молитвой упоен,

То я — вином. Со мной оно, им упиваюсь допьяна.

К губам ты чашу поднесла, — я ж в упоенье не пойму,

Что это? Алость губ твоих? Иль просто чаша так полна?

В силок густых твоих кудрей попала не одна душа,

Колечком зульфа твоего душа, как птица, пленена.

Не стоит обнажать клинок, чтоб сердце надвое рассечь,

Тебе достаточно разок взглянуть — и жертва сражена.

Ты искушенным не толкуй о высших тонкостях любви,

Простые люди тут, зачем им говорить: «Любовь сложна!»

Джами тобою опьянен, забыл вино и кубок он,

И ни к чему они ему. Здесь при любви — сама она!

Ну, кравчий, колесо небес пошло, как пожелали мы.

Дай блеска солнцу, свет его увидим хоть в бокале мы!

Неси же алого вина, давай его сюда скорей.

Покорен нам небесный Рахш, коня времен взнуздали мы!

И той тюрчанке поднеси одну-две чаши, пусть спьяна

Воздаст судьбе за муки те, что в жизни испытали мы.

В источник сада красоты вернула вновь поток воды

Та, стан которой — как туба, чью гибкость увидали мы.

Взыграла попугай -душа и заблистала, как павлин,

От фарра птицы Хумаюн, что в сеть свою поймали мы.

То на закате пью вино, то на заре опохмелюсь,

Смотри — раденья день и ночь себе в удел избрали мы.

Джами, восславив сладость уст, как будто сахар наколол.

Да не умолкнет песнь души для той, что восхваляли мы.