Лирика - [7]

Враг стал другом — все смешалось, ничего не изменить!

Мы опишем наши чувства на пергаменте лица,

Если нам перо придется с кровью слез соединить.

Нам твердили, — что кумиры — воплощенье красоты,

Ты своею красотою мир сумела ослепить.

Объяснить иносказанье вдруг потребует ходжа:

Мысль запрятана глубоко, как невидимая нить.

Я бушующей стихией счел могущество стиха,

И другого океана нам нельзя вообразить.

Современники глухие не поймут тебя, Джами,

По ступеням отрицанья в ночь сойдем, чтоб вечно жать.

Друг виночерпий, поспеши, пора нам речи прекращать,

Вина запретный аромат пусть на уста кладет печать.

Я слишком многое познал, наполни снова мой бокал,

Вино поможет память смыть, свободу обрести опять.

Но ухищренья ни к чему, освобожденья нет уму, —

Подай вина, чтоб от тебя смог опьяненный убежать.

Вина испив один глоток, провидцем стану, как пророк,

Бессмертье Хызра обретя, трубы господней стану ждать.

Ты на могильный холм придешь и капли винные прольешь,

И ветви, полные цветов, сквозь кости станут прорастать.

В самодовольном мире сем вино считается грехом,

Но чаша в винном погребке мне заменяет благодать.

Джами, еще вина испей, чтоб с милой встретиться скорей.

Приди, о кравчий, и налей, дай мне блаженство испытать.

Столь восхитительной луны во всех земных владеньях нет.

Влюбленным трудно без тебя — у них в груди терпенья нет.

Где отыскать терпенье мне? В твоем пылаю я огне,

Под небосводом голубым губительней влеченья нет.

На что похож бровей полет? Священного михраба свод,

Два полукружья, два крыла, две арки -совершенней нет!

Писанья я читал листы с изображеньем красоты,

Пристрастно всматривался я — нигде с тобой сравненья нет.

Я миг свиданья заслужил, но отдален судьбою был.

Есть только право у меня. Надежды на свершенье нет.

Кто изнурен разлукой, тот свиданья, каклекарства, ждет, —

Тому, кто опиум курил, ни в чем ином забвенья нет.

Любовь, считали с давних пор, — морской бушующий простор.

Джами мечтает утонуть: от страсти исцеления нет!

Мой тюркский ангел на фарси двух слов не может разобрать:

«Целуй меня», — я попросил. Она не хочет понимать.

Позавчера я весь пылал. Вчера от страсти погибал,

Сегодня видел я ее... и не осталось сил страдать.

Перед глазами ты, мой свет. Иных кумиров в сердце нет.

Грудь — крепость, ты шахиня в ней, чужих не велено пускать,

Как дальше быть? Коль ты кузнец, то я одно из тех колец,

Которым заключен Юсуф в тюрьму, подобно сердцу моему,

А без Юсуфа Зулейха весь мир темницей станет звать.

Себя я с облаком сравнил. Тебя — с цветком в расцвете сил.

Смеется роза в цветнике — мне предначертано рыдать.

Столь сильно любящий Джами с самим Якубом ныне схож:

Его кумиром был Юсуф, он за него мог жертвой стать.

Как хорошо под тенью ив сидеть в палящий зной:

Пронзают мягкие лучи шатер листвы резной.

Роса мигает и слепит от вздохов ветерка,

Возносит с гордостью тюльпан свой кубок огневой.

Но в сердцевине у цветка таится чернота, —

Увы, ему недолго пить сок радости земной.

Еще зеленая трава свежа и вес ела, —

Она свернет ковер надежд осеннею порой.

Я вспомнил, глядя, как нарцисс горд венчиком своим,

Венец Парвиза, павший в прах, Джамшида трон златой.

Что означает пенье птиц в опавшем цветнике?

В нем обещанье новых встреч грядущею весной.

Когда в бессмертье призовет меня всесильный бог,

Хочу, чтоб помнили меня, обретшего покой.

Знай, мысль и облик, плоть и ду едины быть должны, —

Все сменят белый шелк одежд на саван гробовой.

Пиши, Джами, коль скрип пера услышит небосвод -.

Твой стан — как трость. А мы — стары... Идем, превозмогая боль.

Не возгордись, поставь плечо и опереться нам дозволь.

Ты так прелестна и юна, благоуханна, как весна,

Тебе ли взоры обращать на эту нищую юдоль?

Величье солнца у тебя — ничтожнее пылинки мы,

Ты нашей слабостью сильна — мы пред тобой босая голь.

Я так твой образ возлюбил, что стал царем в стране любви,

Хотя, при разуме моем, визирем стать не смел дотоль.

Разлука держит нас в плену... А где же добронравный друг,

Чтоб рассказал, что терпим мы, в плененье мучимые столь?

Печаль окрасила чело, наш лик шафранно-желтым стал,

И полоса кровавых слез перечертила щеки вдоль.

Судьбы зловещей, письмена ты у Джами смети с чела,

Ему, изведавшему все, одну тебя любить позволь!

Перевод В. Державина

Рот твой нежный улыбнулся, зубы-жемчуг показал

И зубами узел горя мне на сердце развязал.

Твой округлый подбородок! — шар точеный для човгана,

На майдане обаянья шар твоей добычей стал.

Так зашей мне ворот сердца, порванный рукой разлуки,

Чтобы швом на том разрыве шелк волос твоих блистал.

Всяк пожнет, что сам посеет; только мне во всем злосчастье:

Сеял я любовь и верность — боль и бедствия пожал.

К своему живому взгляду я с утра тебя ревную,

Ведь вчера во сне глубоком он твой образ созерцал.

О, к тебе, как Нил к Египту, слез моих поток стремится,

Омывая лишь обрывы безотзывных мертвых скал.

Износил Джами подошвы, по следам твоим блуждая,

Но к стопам твоим устами он ни разу не припал.

Сидящие в питейном доме в сердечной радости живут,

От наваждения мечети и ханаки они бегут.

Они покровы благочестья, как мы одежду, разорвали, —

На покаянные обеты и на фетву они плюют.

Нам горе — друг, беда — приятель, отчаяние — наш наперсник.