Лиловый цветок гибискуса - [79]
— Ах да, — сказала я, чувствуя, как меня накрывает удушающая волна тоски. — Хорошо, тетушка, — но я знала, что не смогу, не стану молиться за то, чтобы она получила визу. Конечно, тетя хочет уехать, вернее, ей не оставили шанса желать чего-то другого. Но молиться за ее отъезд? Я не умела молиться за то, чего не хотела.
Амака была уже в спальне, лежала в кровати и слушала музыку, поставив магнитофон возле уха. Я села на кровать и понадеялась, что Амака не станет спрашивать меня о том, как прошел мой день с отцом Амади. Она ничего и не говорила, а только слушала.
— А ты подпеваешь, — сказала она, спустя некоторое время.
— Что?
— Ты подпевала Fela.
— Правда? — я посмотрела на Амаку: не выдумывает ли она?
— Где я возьму записи Fela в Америке? Вот где?
Мне хотелось сказать Амаке, что в Америке она обязательно найдет эти и многие другие записи и что я в этом полностью уверена, но не сказала. Это означало бы, что я верю, что тетушка Ифеома получит визу. К тому же я не была уверена в том, что Амака хочет слышать слова утешения.
Живот не давал мне покоя до тех пор, пока тетушка не вернулась из Лагоса. Мы ждали ее на веранде, хоть и могли сидеть в гостиной и смотреть телевизор. Нам не докучали насекомые: то ли довольствовались электрической лампочкой, в которую временами врезались к немалому своему удивлению, то ли ощущали всеобщее напряжение. Амака вынесла вентилятор, и его шелест под аккомпанемент гула холодильника в квартире создавал забавную мелодию.
Когда во дворе остановилась машина, Обиора вскочил и побежал навстречу водителю:
— Мам, ну как прошло? Получила?
— Получила, — ответила тетушка Ифеома, поднимаясь на веранду.
— Ты получила визу! — закричал Обиора, и Чима, быстро повторив за ним, бросился обнимать мать. Амака, Джаджа и я не вставали. Мы поприветствовали тетушку и проследили глазами, как она входит в квартиру и идет переодеваться. Вскоре она вышла, повязав вокруг груди накидку. Ткань прикрывала ей ноги до голени, хотя женщине среднего роста она доходила бы до щиколоток. Тетя села и попросила Обиору принести ей стакан воды.
— Ты не выглядишь счастливой, тетушка, — сказал Джаджа.
— О, nna m, я счастлива. Знаешь, скольким они отказывают? Женщина, сидевшая рядом со мной, плакала так долго, что я подумала, кровь скоро потечет по ее щекам. Она спросила их: «Почему вы отказывате мне в визе? Я же показала вам, что у меня есть деньги в банке. С чего вы решили, что я не вернусь? У меня здесь собственность! У меня здесь собственность!» Она повторяла это снова и снова. По-моему, она хотела поехать на свадьбу своей сестры.
— Так почему ей отказали? — спросил Обиора.
— Не знаю. Если у них хорошее настроение — они дают визу, плохое — отказывают. Если ты ничего собой не представляешь в глазах другого человека, он поступает с тобой именно так. Мы как футбольные мячи, которые они могут пинать в любом направлении.
— Когда мы уезжаем? — устало спросила Амака. И я понимала, что сейчас ей нет никакого дела ни до женщины, чуть не выплакавшей себе глаза в посольстве, ни до нигерийцев, которых пинают, подобно футбольным мячам.
Тетушка выпила весь стакан, прежде чем ответить.
— Мы должны освободить квартиру через две недели. Я знаю, в администрации так и ждут, чтобы я просрочила уведомление, и тогда они снова пришлют сюда своих мордоворотов из отдела безопасности, и те вышвырнут мои вещи на улицу.
— Ты хочешь сказать, что мы уезжаем из Нигерии через две недели? — резко переспросила Амака.
— Правда, я настоящая волшебница? — не осталась в долгу тетушка. Но по ее голосу не чувствовалось, что ей смешно. В нем вообще звучала только усталость. — Сначала я должна найти деньги на билеты. А они не дешевы. Мне придется просить вашего дядю Юджина о помощи, поэтому я думаю поехать в Энугу вместе с Джаджа и Камбили, возможно, на следующей неделе. Надеюсь, пока мы готовимся к отъезду, мне хватит времени и сил убедить Юджина отправить Джаджа и Камбили в школу-интернат, — тетушка повернулась к нам с Джаджа. — Я сделаю все возможное. Отец Амади предложил свою помощь, он переговорит с отцом Бенедиктом, чтобы тот тоже оказал влияние на вашего отца. Я считаю, что вам обоим лучше учиться как можно дальше от дома.
Я кивнула. Джаджа встал и ушел в квартиру. В воздухе повисло ощущение завершенности, гнетущее и пустое.
Последний день отца Амади застал меня врасплох. Он пришел утром, благоухая своим мужественным одеколоном, который стал мерещиться мне даже там, где его не было. Он улыбался все той же мальчишеской улыбкой, носил все ту же сутану.
Обиора взгляул на него и пропел:
— Теперь из самых дальних частей Африки приходят на Запад миссионеры, чтобы вновь обратить его к вере!
Отец Амади рассмеялся:
— Обиора, кто бы тебе ни давал эти еретические книжки, ему стоит прекратить это делать.
Его смех был прежним тоже. Казалось, в нем ничего не изменилось, а моя новая, но такая хрупкая жизнь вот-вот должна была разлететься на кусочки. Я неожиданно ощутила, как во мне, заполняя мою грудь, не давая сделать вдох, разрастается злость. Она была чувством новым, доселе чуждым и будоражащим. Я наблюдала за тем, как отец Амади разговаривал с тетушкой Ифеомой и кузенами, баюкая свою злость. Наконец он попросил меня проводить его до машины.
