Лиловый цветок гибискуса - [3]
В основном гибискусы срывали члены маминой молитвенной группы. Я однажды видела из окна, как женщина вплетает цветок себе в волосы. Даже правительственные агенты, двое мужчин в черных пиджаках, которые совсем недавно приезжали к нам, не остались равнодушны к цветам. Они прибыли на пикапе с государственными номерами и припарковались рядом с кустами гибискуса. Уехали они довольно быстро. Позже Джаджа сказал, что они хотели подкупить папу и что он сам слышал, как они говорили, будто их пикап битком набит долларами. Тогда мне показалось, что Джаджа что-то напутал, но я все равно иногда вспоминаю его слова. Представляя пачки иностранных банкнот, я никак не могу решить, где они могли лежать: в нескольких маленьких коробках или в одной большой, такой, как от холодильника.
Когда вошла мама, я все еще стояла возле окна. Перед каждым воскресным обедом она давала Сиси указание положить чуть больше пальмового масла в суп и чуть меньше карри в рис, и пока папа отдыхал, приходила меня расчесать. Она садилась в кресло возле двери на кухню, а я устраивалась на полу так, чтобы моя голова оказалась между ее бедер. Несмотря на то что в просторной кухне всегда были открыты окна, мои волосы отлично впитывали ароматы специй. И потом, поднеся к носу косичку, я могла различить запахи супа с егуси[11], утази[12] или карри. Правда, в этот раз мама пришла без сумочки, в которой хранились расчески и масла для волос, и она не пригласила меня спуститься с ней вниз. Она только сказала:
— Обед готов, ппе.
Мне хотелось сказать ей, как мне жаль, что папа разбил ее статуэтки, но вместо этого я произнесла:
— Мне очень жаль, что твои статуэтки разбились, мама.
Она быстро кивнула и покачала головой, чтобы показать, что эта утрата ее не расстроила. Но я знала, что это не так. Раньше я не понимала, что происходит. Вначале из родительской спальни раздавались звуки, напоминавшие громкий стук в дверь, а потом мама выходила оттуда. Я не слышала ее шагов по лестнице, но каждый раз, когда до меня доносился щелчок открывающейся и закрывающейся двери в столовую, я понимала, что мама спустилась туда. И если я шла за ней следом, то находила ее стоящей возле этажерки со смоченным мыльной водой кухонным полотенцем в руках. С каждой фигуркой балерины она проводила по меньшей мере четверть часа. Я никогда не видела на лице мамы слез. Вот и прошлый раз, всего две недели назад, когда опухший синяк под ее глазом все еще был лилово-фиолетового цвета, она протирала и переставляла местами фарфоровых балерин.
— Я заплету тебе косы после обеда, — сказала она и вышла.
— Да, мама.
Я спустилась следом за ней. Она немного прихрамывала, словно одна ее нога была короче другой, и из-за походки мама казалась еще меньше ростом. Лестница изгибалась элегантной латинской буквой «S»; уже на полпути к первому этажу я увидела Джаджа, стоявшего в коридоре. Обычно перед обедом он читал в своей комнате, но сегодня, похоже, не поднимался наверх. Все это время брат провел на кухне, с мамой и Сиси.
— Ke kwanu?[13] — спросила я, хотя мне не нужно было задавать этот вопрос, чтобы узнать, как у него дела. Достаточно увидеть, что лоб семнадцатилетнего подростка перечеркнут морщинами, в которых копится мрачное напряжение. Я взяла его за руку, и мы вошли в столовую. Папа и мама уже заняли свои места, и папа омывал руки в чаше с водой, которую перед ним держала Сиси. Он дождался, когда мы с Джаджа сядем напротив него, и начал молитву. В течение двадцати минут он просил Господа благословить нашу пишу, затем нараспев прочитал несколько отрывков из «Пресвятой девы», а мы отвечали ему репликой «Молись за нас». Его любимым отрывком был «Пресвятая Богородица, защитница народа Нигерии». Папа сам его сочинил. «Если бы только люди читали его ежедневно, — говорил он, — Нигерия перестала бы шататься, словно взрослый мужчина с ногами слабого ребенка».
На обед подавали фуфу[14] и суп онугбу[15]. Фуфу получился легким и воздушным. Сиси хорошо его готовила: энергично перетирала батат, по капле добавляя в ступку воду, и ее щеки тряслись от каждого удара венчика. Суп с кусками отварной говядины, вяленой рыбы и листьями онугбу получался густым. Мы обедали в полном молчании. Я пальцами скатывала шарики из фуфу, обмакивала их в суп, стараясь непременно поймать кусочек рыбы, и отправляла их в рот. Я была уверена в том, что суп очень хорош, но совершенно не чувствовала его вкуса. Мой язык не ощущал ничего, как будто я ела бумагу.
