Лиловый цветок гибискуса - [5]

Чуть позже мама принесла мне немного супа, но его густой аромат лишь вызвал у меня тошноту. Я убежала в ванную, где меня вырвало, а когда полегчало, спросила маму, где сейчас Джаджа. Я не видела его с самого обеда.

— Он сидит в своей комнате, пропустил ужин, — мама погладила меня по голове. Ей нравилось проводить пальцами вдоль сплетающихся прядей. Она не станет переплетать мне косы до следующей недели. У меня очень густые волосы, они превращаются в тугую копну в тот же миг, как из них выскальзывает мамина расческа. Если мама попробует расчесать их сейчас, она только разъярит демонов, которые и без того поселились в моей голове.

— Ты купишь новые фигурки балерин? Взамен разбитых? — спросила я. До меня явственно доносился запах ее дезодоранта. У мамы безупречная темная кожа, если не считать недавнего рваного шрама на ее лбу, и сейчас ее лицо было совершенно спокойно.

— Кра, — отозвалась она. — Я не буду искать им замену.

Может быть, мама поняла, что ей больше не понадобятся статуэтки. Что, когда папа швырнул молитвенник в Джаджа, разбились не только ее танцовщицы: весь наш мир разлетелся на кусочки. Я лишь сейчас отважилась подумать об этом.

Мама ушла, я вернулась в кровать и задумалась о тех годах, когда Джаджа, мама и я не позволяли себе произнести вслух то, что думаем. Так было до Нсукки. Именно там все и началось. В крохотном садике тетушки Ифеомы, расположенном прямо возле террасы ее маленькой квартиры, в этом молчании была пробита брешь. Сейчас бунт Джаджа казался мне таким же удивительным, как новый, выведенный тетушкой Ифеомой сорт пурпурного гибискуса, наполненный волнующими ароматами свободы. Но не той, о которой кричали толпы, размахивающие зелеными листьями и выкрикивающие лозунги на площади после переворота. Это была свобода существования в чистом виде.

Но мои воспоминания начинались не с Нсукки. Они обращались к гораздо более раннему времени, когда все гибискусы в нашем саду были восхитительного алого цвета.

БЕСЕДЫ НАШИХ ДУШ До Пальмового воскресенья

Я сидела за письменным столом, когда вошла мама, неся на сгибе руки мою школьную форму. Она сняла вещи с растянутых веревок на заднем дворе, куда я повесила их сушиться этим утром. Сиси стирала всю нашу одежду, но школьной формой мы с братом занимались сами. Сначала смачивали в мыльной воде крошечные участки ткани, убеждаясь, что она не полиняет, хотя и знали, что этого не произойдет, а потом старательно терли. Нам хотелось, чтобы каждая минута из тех тридцати, что папа выделял на стирку, не пропадала даром.

— Спасибо, мам, я как раз собиралась за ней сходить, — поблагодарила я, встав со стула. Плохо, когда старшие делают работу за тебя, хотя мама смотрела на это сквозь пальцы. Она вообще очень редко позволяла себе высказывать недовольство.

— Собирается мелкий дождик, и я не хотела, чтобы твоя форма вымокла, — мама провела рукой по серой юбке с темным поясом, которую она разложила на кровати, и неожиданно продолжила: — Nne[18], у тебя скоро будет братик или сестренка.

Я уставилась на нее. Мама сидела на кровати, плотно сдвинув колени.

— Ты беременна?

— Да, — улыбнулась она, все еще поглаживая мою юбку.

— И когда появится ребеночек?

— В октябре. Вчера я была у доктора на Парк Лейн.

— Хвала Всевышнему! — так мы с Джаджа говорили, когда происходило что-то хорошее. Этого от нас ждал папа.

— Господь милостив, — мама почти неохотно убрала руку с моей юбки. — Знаешь, после твоего рождения у меня столько раз случались выкидыши, что злым языкам в деревне нашлась работа. Эти люди уговаривали твоего отца зачать детей с другими женщинами, например с их дочерьми, которые были не против. Некоторые из них уже окончили университет и вполне могли родить сыновей, а потом захватить дом и выгнать нас на улицу, как сделала вторая жена мистера Эзенду. Но твой отец остался со мной, с нами, — мама очень редко произносила так много слов за один раз. Обычно она говорила так, как клюет птичка: совсем по чуть-чуть.

— Он поступил благородно, — отозвалась я. Папа заслуживал похвалы за то, что отказался от сыновей с другой женщиной. Он вообще был особенным человеком. Зря мама сравнивает его с мистером Эзенду. Любое сравнение отца с кем бы то ни было казалось мне неприемлемым, словно тот, кто его произносил, пытался принизить его, даже осквернить.

— Они говорили, что кто-то связал мое чрево с помощью ogtvu[19], — мама покачала головой, снисходительно улыбнувшись. Точно такая улыбка появлялась на ее губах, когда родственники рассказывали ей о предсказаниях провидцев либо предлагали обратиться за помощью к колдунам или когда она слышала истории о зарытых в палисадниках свертках с пучками волос и костями животных, способных навлечь несчастья на хозяев дома. — Они не знают, что пути нашего Господа неисповедимы.

Шесть лет назад у мамы случился последний выкидыш, и я даже не подозревала, что она снова хочет зачать ребенка. Мне не хотелось думать о том, чем занимались родители, ложась в широкую супружескую кровать, сделанную на заказ. Любовь между ними, по моим представлениям, должна была выражаться в рукопожатиях, словно в пожелании мира после причастия в церкви, и нежном удерживании в папиной ладони маминой маленькой ручки.